Служба показалась мне долгой, опять запели, и я потихоньку, пятясь, вышла из церкви, в очередной раз нарушая ее устав – до окончания богослужения не выходить.

Я остановилась за входной дверью, где висели платки и юбки для тех, кто забыл или не успел правильно одеться. Сама я была в шапке – тоже головной убор (тем более без помпона!), но не раз ловила сегодня осуждающие взгляды тех, кто был одет по форме. Наверное, все же правы они, а я не права, что заходя, не надела любой из этих платков.

Здесь было теплее, чем на улице. Я отправила отцу Андрею фотографию Любы –плохую, нечеткую, увеличенную из общей фотографии, где она стояла со мной, рядом болтался Веселухин, пытаясь сфотографироваться со мной в обнимку, еще были какие-то наши. Но у меня другой не было. Я не очень люблю фотографировать, жалею, что не сделала нормальных фотографий – ни детского дома, где прожила пять лет, ни Любы, ни Андрея. Он меня сфотографировал при нашей первой встрече, когда Анна Михайловна привезла его к нам в детдом, чтобы он посмотрел, как живут там дети. А я его – нет, постеснялась. Почему я не сняла Любу? Не знаю. Меня раздражает привычка окружающих постоянно себя снимать, я себя не снимаю, а Люба постоянно была рядом – зачем ее фотографировать. Когда я уезжала поступать в училище, была уверена, что буду постоянно ее навещать, но так не получилось.

Я начала писать сообщение отцу Андрею – о Любе и еще о том, что я подумаю о его словах о добре, все стерла и решила дождаться его и сказать это устно. Главное – попросить, чтобы он предупредил прихожан – может быть, кто-то и заметит маленькую девочку где-то одну, скажет ему. Ведь здесь свое особое общество. Они не пойдут в полицию, а отцу Андрею скажут, если он их об этом попросит.

Я убрала телефон, поскольку потянулись прихожане, и вышла на крыльцо, стала терпеливо ждать, пока все выйдут. Одной из последних из церкви вышла Ефросинья Петровна, Фрося. Она повернулась на икону у входа, перекрестилась. Потом мельком глянула на меня, пригляделась – я стояла так, что свет фонаря не падал на меня – сделала ко мне два шага, пошарила в кармане, протянула сто рублей.

– Храни Господь! – улыбнулась девушка.

Я так хотела увидеть ее лицо. А она как раз оказалась под фонарем. Милое, довольно простое, улыбка не сходит – так природой прорисованы губы, как будто она улыбается, даже если она молчит, круглые глаза, ровные негустые брови, светлые, все светлое – кожа, глаза, волосы. На платке вблизи оказались не просто цветы, а еще и маленькие дракончики, переплетающиеся с этими цветами, грызущие их, катающиеся на них… Оригинальный платок какой…

Ефросинья Петровна протягивала мне деньги. Брови ее чуть поползли наверх, она еще шире улыбнулась, я увидела щербинку между ровных белых-белых зубов. Неужели бывают такие зубы в природе?

– Бери, бери…

Я пожала плечами.

– Да спасибо, не надо.

– А… – чуть растерялась Ефросинья Петровна. – Ты что здесь стоишь? Не милостыню просишь?

– Нет.

– Ой… – Она засмеялась, так весело, так заливисто, как будто я сказала что-то очень смешное. – Ой… – Она закрыла рот огромной варежкой, ярко-розовой, мохнатой, так не вязавшейся с ее весенним пальтишком, раскраснелась от смеха.

Мне было бесконечно любопытно. Я хотела уйти, но не ушла. Потому что мне хотелось поговорить с владелицей большого имения, которой кланяются прихожанки отца Андрея.

Ефросинья Петровна тоже не уходила. Что было любопытно ей, я не знала. Поэтому мы просто стояли и смотрели друг на друга. Тем более я-то знала, кто она.

– А я – Фрося, – наконец сказала Ефросинья Петровна и стянула варежку. Она совершенно по-детски почесала щеку. Я заметила деликатный маникюр – короткие ногти с белыми краями и инкрустацией на безымянном пальце. Красиво.

– Руся, – ответила я, пожимая ее теплую руку.

– Ждешь отца Андрея?

– Да.

– Попросить совета?

– Нет.

Фрося опять захохотала.

– Ты всегда так разговариваешь?

– Да. То есть…

– Ладно! Ты извини, я просто подумала… – Фрося смеялась и говорила одновременно, и выглядела очаровательно.

– Что я оборванка? Я поняла.

– Нет! Нет!.. Ну, просто… раз стоишь у крыльца…

Я не стала говорить, что, если бы она просто стояла у крыльца, никто бы ей милостыню не предлагал.

Тут и отец Андрей показался из бокового придела, за ним – две или три прихожанки, одна говорила что-то, две другие шли неотступно. Я поняла, что они не собираются никуда уходить, пока не обсудят с отцом Андреем свои дела.

Священник заметил нас, что-то сказал прихожанкам, те закивали, поклонились ему и пошли на выход. Отец Андрей подошел к нам с Фросей.

– Молодец, что не ушла, – сказал он мне. – Ефросинья Петровна, останешься на обед?

– Нет, поеду. Лошадок хочу покормить вечером сама, завтра в Москву надо.

Фрося разговаривала с ним как большая девочка, которая вдруг выросла, но еще с этим не свыклась, играет в куклы, смотрит мультфильмы… Со мной вообще-то она только что разговаривала совершенно нормальным голосом.

– Познакомились? – Отец Андрей быстро глянул на меня и на нее.

– Да! – весело воскликнула Фрося, как будто у нас продолжалась какая-то увлекательная игра.

Я просто кивнула. Отец Андрей тоже кивнул нам, легко перекрестил и быстро, пока его никто не перехватил, поднялся к себе на второй этаж. Я так и не успела сказать ему ничего про Любу.

– Слушай, поехали ко мне! Поужинаем, лошадей посмотрим. Ты любишь лошадей?

Это был очень странный вопрос после всего, что произошло в моей жизни за последние несколько дней. Я неопределенно покрутила головой.

– Так смешно ты разговариваешь… – фыркнула Фрося. – Ну что, поехали?

Зачем я поехала с Фросей? Не знаю. Из любопытства. Ничего хорошего в этом нет. Я не думала, что там найду Любу. Не думала, что Фрося как-то мне поможет в поисках. Я знала, что мне надо сейчас пойти в общежитие, снять мокрые сапоги, лечь в постель… Написать Маше, может быть, пойти к ней, если она попросит. Что-то ответить Андрею… Только что?

Но я, секунду поколебавшись, кивнула и села в ее красный кабриолет с черной матерчатой крышей. Машина рванула с места так, как будто подпрыгнула. Я прикусила губу. Так я еще никогда не ездила. Но ведь я именно за этим пошла за Фросей? Потому что хотела увидеть то, что никогда раньше не видела?

Мы мчались по темной дороге. Фонари кончились сразу за выездом из города.

– Ты не боишься так ездить? – спросила я, проклиная себя за трусость, любопытство и беспринципность. Вот зачем я здесь сижу?

– Не-а! – весело ответила Фрося и чуть не врезалась в большой старый грузовик, то ли припаркованный у обочины, то ли брошенный здесь.