– Не грусти! – сказала мне Фрося. – Я знаю, со мной никто не хочет дружить. Я ужасная. Даже папа не выдерживает. Приедет, посидит, пошутит и уедет. Мой папа все время шутит. Ему за это деньги платят, очень большие. Ты знаешь, кто мой папа?

Я пожала плечами:

– Отец Андрей говорил – известный человек.

– Фамилия, знаешь, у него какая?

Я покачала головой.

Фрося с самым загадочным видом меня спросила:

– Не упадешь?

– Почему?

– Все обычно падают, кто не знает. Но уже, к сожалению, все почти знают.

– Я не знаю.

– Хорошо. Я скажу тебе. Мой папа… – Фрося сделала долгую паузу. – Стоишь на ногах?

– Да.

Фрося набрала побольше воздуха:

– Гунда!

Я не поняла, что она сказала.

– Ну что же ты? – ткнула меня Фрося кулачком в плечо. – Падай! Гун-да!

– Что это такое?

– Это? Фамилия! Ты что, Федора Гунду не знаешь?

Я смутно вспомнила человека, который был как-то на плакатах у нас в городе. Да, и может быть, видела его по телевизору, он вел какую-то вечернюю передачу…

– Знаю…

– Вот. Понятно? У меня ничего нет, но есть прекрасный папа.

Я не поняла.

– В смысле – у тебя ничего нет?

– Отец Андрей говорит, что все это, – Фрося обвела вокруг себя руками, – тлен и суета. А главное – это любовь.

– Ну, в общем, он прав, – осторожно заметила я. – А… почему… Федор? Ты же Евросинья Петровна…

Фрося захохотала.

– Псевдоним! Так красивее! Тем более что Петр и Федор – это одно и то же!

– Да? – удивилась я. – Разве?

– Хватит, всё! Ненавижу много болтать! – сказала Фрося, сама не закрывавшая рта весь вечер. – Вот, сюда иди, – она слегка подтолкнула меня.

Как бы ей сказать, что я ненавижу, когда меня хватают, толкают, трогают без всякого смысла? Я просто освободилась от ее руки, которой она крепко сжимала мне локоть.

– У тебя всегда везде свет включен? – спросила я, оглядываясь в бассейне. Да, красиво необыкновенно, но я уже поняла, что здесь все так. Наверно, это пристройка где-то сзади дворца, потому что с фасада я не видела это помещение с высокими стеклянными стенами.

– Свет – да… Я же боюсь темноты! Я плохо видела в детстве, плохо слышала, плохо говорила…

Я с сомнением посмотрела на живую, веселую Фросю.

– Точно? Ты про себя всё это рассказываешь?

Фрося стала хохотать так, что чуть не упала в бассейн, около которого мы стояли.

– Точно!.. Так, вот тебе купальник… – Она взяла один из нескольких купальников одинакового размера, которые висели в узорчатом белом шкафчике на входе. – Выбирай любой. В баню пойдем? У меня есть сауна, есть турецкая, но я ее ненавижу. В русской тоже не очень, пара много. Какую выбираешь?

Я не стала говорить, что я никогда не была в бане, только видела по телевизору и читала.

– Всё равно.

Фрося налила в высокий стакан сока из кувшина, кивнула мне:

– Наливай. Это манго, это грейпфрут, это ананас. Любой. Ты какой любишь?

– А можно воды?

Фрося открыла мне бутылочку минеральной воды, на которой было написано что-то по-французски.

– Мне привозят из Альп… Ненавижу ее. Очень полезная. Пей.

– А ты тоже… Гунда?

– Да, а что? Тебе не нравится? – засмеялась Фрося. – Нет, на самом деле мы Гундиевы. Но просто Гунда – ярче. Это творческий псевдоним. Но я буду тоже Гунда. Федор и Ефросинья Гунда – красиво же, правда?

В сауне, обшитой золотистым деревом, было тепло и очень ароматно пахло сосной и травами. Я легла на полку, пригрелась и чуть не уснула. Фрося ткнула меня пальцем в живот.

– Эй, ты чего, здесь спать нельзя, угоришь. Всё, пошли нырять. Обожаю нырять!

Выйдя из сауны, я начала так кашлять, что не решилась залезть в бассейн.

Фрося проплыла туда-сюда в бассейне и вылезла обратно крайне разочарованная.

– У тебя туберкулез в открытой форме? – спросила она меня.

– Нет, – слегка растерялась я.

– А-а… А то я смотрю, ты так кашляешь… Меня папа всегда предупреждает – не водить никого в дом, у кого туберкулез… Но у меня же нет друзей. Как мне быть? – спросила Фрося кого-то наверху.

Я подняла голову. Крыша у бассейна была прозрачная, со скатами, поэтому снег на ней не удерживался. Красота здесь была такая, что описать ее невозможно кому-то из моих знакомых, кто никогда такого вблизи не видел. Голубая вода, подсвеченная изнутри, бирюзовые стены бассейна с мозаичной инкрустацией, прозрачные стены, за которыми виден заснеженный сад с огромными мохнатыми елями, соснами, березами, тоже все подсвечено…

– Красиво… – все-таки не выдержала я.

– Ну, пойдем. Ужинать пора. Если ты не заразная, конечно!

– Я не знаю, Фрося. Я давно болею, просто все время ноги промокают.

– А, да, точно! Одежда и обувь. Сейчас подберем тебе, у нас, наверно, одинаковый размер.

Мы зашли в комнату, где я аккуратно оставила свою одежду. Фросино все валялось на полу, а моей одежды не было.

– А… где всё мое? – растерялась я.

– Нету! – засмеялась Фрося. – Всё! Ходи голая!

– В смысле? – нахмурилась я и завернулась в полотенце. – Куда подевалась моя одежда?

– Я ее выбросила!

Фрося еще посмеялась, покрутилась и отдала все-таки мне мою одежду, которую она как-то успела закинуть под большой мягкий диван.

– Всё равно я тебя буду наряжать! – сказала Фрося. – Потом, после еды.

Я ничего не ответила. Ботинки у меня были совершенно мокрые, я их надевать не стала, пошла босиком, потому что носки были тоже мокрые.

В столовой, оформленной, как в царских дворцах – с зеркалами на стенах, с расписным панно на потолке, с высокими узкими окнами, уже был накрыт огромный стол и стоял высокий симпатичный парень во фраке, с накрахмаленной манишкой.

– Костя! – всплеснула руками Фрося. – Ты почему так одет?

– А как, Ефросинья Петровна?

– Сегодня что? Четверг?

– Четверг… – виновато ответил парень.

Он был гораздо моложе, чем мне показалось на улице. Этот был тот же самый Костя. От силы ему можно было дать года двадцать два.

– В четверг у нас Италия! Ты должен был надеть длинный черный фартук и белую рубашку. А ты в чем?

– Во фраке, Ефросинья Петровна…