Осенью мы нашли одну студию, где нам предложили очень сходную цену, и она записала пробный альбом.

Теперь надо было сделать так, чтобы этот альбом услышали.

Мы обошли все звукозаписывающие компании в городе. Она робко подходила к окошку администратора, держа в руке конверт, в котором лежал записанный на ее средства CD с лучшими песнями. Служащая смотрела на нее тяжелым взглядом, и она, запинаясь, говорила:

– Здравствуйте, меня зовут Александра Невилл, я ищу звукозаписывающую компанию и…

– Пробник у вас есть? – спрашивала администраторша, мерно двигая челюстями и не вынимая изо рта жвачку.

– Э-э… да, вот.

Она протягивала драгоценный конверт, и служащая клала его в пластмассовый ящик у себя за спиной, до краев полный другими дисками.

– Это все? – спрашивала Александра.

– Это все, – весьма нелюбезно отвечала администраторша.

– Вы мне перезвоните?

– Если ваш пробник подойдет, наверное, да.

– Но как я могу быть уверена, что вы вообще его послушаете?

– Видите ли, милочка, в жизни вообще ни в чем нельзя быть уверенным.

Она выходила из здания раздосадованная и садилась в машину, где ее ждал я.

– Говорят, перезвонят, если им понравится, – вздыхала она.

За несколько месяцев не перезвонил никто.

Никто, кроме моих родителей, не знал, чем я занят на самом деле. По официальной версии, я сидел у себя в кабинете в Монклере и писал первый роман.

Проверять было некому.

Правду знал только еще один человек – Патрик Невилл, через Александру. У меня не было сил снова с ним общаться. Этот человек украл у меня тетю.

Только это омрачало картину наших с Александрой отношений. Я не хотел его видеть, боялся, что вцеплюсь ему в горло. Лучше было держаться подальше. Александра иногда говорила:

– Знаешь, насчет папы…

– Не будем об этом. Пусть какое-то время пройдет.

Она не настаивала.

В сущности, единственным человеком, от которого я хотел скрыть правду о нас с Александрой, был Гиллель. Я погряз во лжи и уже не мог из нее выпутаться.

Мы с ним созванивались очень редко, совсем не так, как раньше. Со смертью тети Аниты наши отношения словно сломались. Но связано это было не только с его матерью, здесь было нечто другое, и я не сразу это уловил.

Гиллель посерьезнел. Учился на юридическом факультете – и все. Он утратил свое обаяние. И утратил свое альтер эго: разорвал все связи с Вуди.

Вуди в Мэдисоне начал новую жизнь. Я ему время от времени звонил, но ему нечего было мне рассказать. Я понял, насколько все плохо, когда однажды он сказал мне по телефону: “Ничего особенного. То заправка, то в ресторане работаю. Рутина, чего тут…” Они оба перестали мечтать, оба словно отрешились, перестали жить. Встали в строй.

Раньше они защищали слабых и угнетенных, создали свою садовничью фирму, мечтали о футболе и вечной дружбе. Именно это связывало Банду Гольдманов: мы все были первостатейными мечтателями. И потому были ни на кого не похожи. А теперь только я из нас троих сохранил мечту. Изначальную мечту. Почему мне хотелось стать знаменитым писателем, а не просто писателем? Из-за Балтиморов. Они служили для меня образцом, они стали моими соперниками. Я жаждал лишь одного – превзойти их.

В том же 2002 году мы с родителями поехали в Оук-Парк праздновать День благодарения. Кроме Гиллеля и дяди Сола, едва притронувшихся к угощению, которое приготовила Мария, там больше не было никого.

Все было не так, как прежде.

В ту ночь я никак не мог уснуть. Около двух часов ночи спустился на кухню за бутылкой воды. Увидел свет в кабинете дяди Сола. Пошел туда: он сидел в кресле для чтения и смотрел на свою фотографию с тетей Анитой.

Он заметил меня, и я робко ему кивнул – мне было неудобно прерывать его раздумья.

– Не спится, Маркус?

– Да. Никак не могу заснуть, дядя Сол.

– Тебя что-то мучит?

– Что случилось с тетей Анитой? Почему она от тебя ушла?

– Это неважно.

Он не хотел об этом говорить. Первый раз между мною и Балтиморами возникла неодолимая стена. У них были свои секреты.

Нью-Йорк, август 2011 года

Что произошло с моим дядей, почему он стал на себя непохож? Почему он прогнал меня из дому?

Его голос по телефону показался мне жестким.

Я любил Флориду за то, что она вернула мне дядю Сола. В промежутке между смертью тети Аниты в 2002 году и Драмой в 2004-м ему было от чего погрузиться в глубокую депрессию. Но, переехав в 2006-м в Коконат-Гроув, он преобразился. Во Флориде дядя Сол вновь стал моим любимым дядей. И я пять лет жил с радостью, что опять обрел его.

Но теперь я снова чувствовал, что связь между нами слабеет. Он снова стал тем дядей, который что-то от меня утаивает. У него была тайна – но какая? Может, она как-то связана со стадионом в Мэдисоне? Я продолжал свои телефонные расспросы, и он сказал:

– Ты хочешь знать, почему я спонсировал стадион в Мэдисоне?

– Очень хочу.

– Из-за Патрика Невилла.

– Патрика Невилла? А он здесь при чем?

Я и не подозревал, что отъезд Вуди и Гиллеля в университет так сильно сказался на жизни дяди Сола и тети Аниты. Долгие годы мальчики были смыслом существования Балтиморов. Вся жизнь вертелась вокруг них: расходы на школу, каникулы, внешкольные занятия. Весь их быт строился исходя из нужд детей. Футбольные тренировки, поездки и прогулки, школьные неприятности. Дядя Сол и тетя Анита годами жили ради них и через них.

Но колесо жизни повернулось. В тридцать лет у дяди Сола и тети Аниты была впереди вся жизнь. У них появился Гиллель, они купили огромный дом. Двадцать лет пролетели как единый миг. Не успели они и глазом моргнуть, а Гиллелю, долгожданному сыну, уже пора было отправляться в университет.

В один прекрасный день 1998 года Гиллель и Вуди сели в подаренную дядей Солом машину и уехали из Оук-Парка учиться. Дом, который двадцать лет был полон жизни, внезапно опустел.

Не стало больше школы, домашних заданий, футбольных тренировок, графика платежей. Остался только дом, такой пустой, что голоса в нем отдавались эхом. В нем не стало шума, не стало души.

Тетя Анита возится на кухне, старается баловать мужа. Несмотря на жесткие присутственные часы в больнице, находит время готовить сложные, требующие времени блюда. Но, садясь за стол, они едят молча. Раньше разговор возникал сам собой: Гиллель, Вуди, школа, уроки, футбол. А теперь висит гнетущая тишина.

Они приглашают к себе друзей, ходят на благотворительные вечера – присутствие посторонних спасает их от скуки. Беседы завязываются легче. Но по дороге домой, в машине, они не обмениваются ни словом. Говорят про каких-то людей, но никогда про себя самих. Раньше они были настолько заняты детьми, что не замечали: им больше нечего друг другу сказать.