Вуди окончательно забросил учебу. Подавленный чувством вины, он нашел убежище у Коллин, в Мэдисоне. Она с бесконечным терпением заботилась о нем. Днем он помогал ей на автозаправке, а вечером мыл посуду в китайском ресторане, чтобы заработать немного денег. Не считая походов в супермаркет, больше он нигде не бывал. Не хотел случайно столкнуться с Гиллелем. Они теперь не разговаривали.

Я же, получив диплом, решил отдать все силы своему первому роману. Для меня начинался трагический и одновременно прекрасный период, завершившийся в 2006 году, когда вышел “Г как Гольдштейн”, мой первый роман, а я получил признание. Мальчик из Монклера, проводивший каникулы в Хэмптонах, превратился в новую звезду американской литературы.

Если вы как-нибудь навестите моих родителей в Монклере, мать наверняка покажет вам “комнату”. Она уже многие годы ничего там не меняет. Я не раз упрашивал ее найти этой комнате лучшее применение, но она и слышать об этом не хочет. Называет ее “музей Марки”. Если вы к ним поедете, она вас туда обязательно отведет. Распахнет дверь и скажет: “Смотрите, вот здесь Маркус писал”. Я не то чтобы собирался снова поселиться у родителей и писать там, но мать сделала мне сюрприз – переоборудовала гостевую комнату.

– Закрой глаза, Марки, и иди за мной, – сказала она в день, когда я вернулся из университета.

Я закрыл глаза и позволил довести себя до порога. Отец был взбудоражен не меньше ее.

– Подожди, пока не открывай, – велела она, увидев, что веки у меня шевельнулись.

Я засмеялся. Наконец она сказала:

– А вот теперь можешь смотреть!

Я обомлел. Гостевая комната, которую я втайне окрестил берлогой, потому что с годами там скопилась куча ненужного хлама, который жалко было выбросить, совершенно преобразилась. Родители все вынесли и все переделали: новые шторы, новый ковер, огромный книжный шкаф у стены, а у окна – письменный стол, за которым работал дедушка, когда стоял во главе фирмы, и который долгое время хранился на складе.

– Добро пожаловать в твой кабинет, – сказала мать, обнимая меня. – Тебе тут будет удобно работать.

Сидя за этим столом, я и написал роман о своих кузенах, “Г как Гольдштейн”, книгу об их загубленной судьбе, книгу, которая на самом деле сложилась у меня лишь после Драмы. Я долго всем давал понять, что на создание первого романа у меня ушло четыре года. Но если кто-то внимательно изучит хронологию, то наверняка заметит, что из нее выпали два года; это давало мне возможность не рассказывать, что я делал с лета 2002-го до дня Драмы, 24 ноября 2004 года.

39

Осень 2002 года

После смерти Аниты меня спасла Александра.

Она стала моим равновесием, моей устойчивостью, моей опорой в жизни. К тому моменту, как я закончил учиться, она уже два года не могла сдвинуться с места со своим продюсером. Спрашивала меня, что ей делать, и я отвечал, что, по-моему, есть только два города, где можно начать успешную музыкальную карьеру: Нью-Йорк и Нэшвилл, штат Теннесси.

– Но я в Нэшвилле никого не знаю, – сказала она.

– Я тем более, – отозвался я.

– Ну так поехали!

И мы вместе отправились в Нэшвилл.

Однажды утром она заехала за мной к моим родителям, в Монклер. Позвонила в дверь, мать открыла и просияла:

– Александра!

– Добрый день, миссис Гольдман.

– Ну что, собрались в дальнюю дорогу?

– Да, миссис Гольдман. Я так рада, что Марки едет со мной.

Думаю, мои родители были в восторге, что я выхожу на простор. До сих пор огромное место в моей жизни занимали Балтиморы. Наверное, пора было оторваться от них.

Мать считала, что это просто безрассудство юности. Что мы пробудем там самое большее месяца два и, устав от своих экспериментов, вернемся назад. Ей и в голову не могло прийти, что произойдет в Теннесси.

Когда мы выехали из Нью-Джерси, Александра спросила:

– Ты вроде не особо печалишься, что не удастся поработать в новом кабинете, Марки?

– Да ладно, у меня еще будет время сесть за роман. И потом, не собираюсь же я всю жизнь оставаться Монклером.

Она улыбнулась:

– А кем ты станешь? Балтимором?

– Думаю, мне хочется стать просто Маркусом Гольдманом.

Так началась моя новая, волшебная жизнь. Ей суждено было продлиться два года и вознести Александру на вершину славы. А еще это стало началом потрясающей жизни вдвоем. Александра каждый месяц получала небольшую сумму благодаря семейному трастовому фонду, основанному ее отцом. У меня были деньги, завещанные дедушкой. Мы сняли маленькую квартирку, ставшую нашим первым домом. Она сочиняла песни, а я, устроившись за кухонным столом, делал первые наброски романа.

Мы не задавались никакими вопросами. Не слишком ли рано нам жить вместе? Способны ли мы вынести вдвоем все опасности, сопряженные с началом карьеры в искусстве? Мы сильно рисковали, все могло обернуться весьма печально. Но наша близость преодолела все. Все беды словно обходили нас стороной.

Жили мы, конечно, небогато, но вместе мечтали, как однажды поселимся в большой квартире в Вест-Виллидже. У нас будет большая терраса, полная цветов. Она станет знаменитой певицей, а я – популярным писателем.

Я уговаривал ее забыть про два года работы с нью-йоркским продюсером: пусть все делает так, как нравится ей. Остальное совершенно неважно.

Она написала новый цикл песен, и я их одобрил. В них снова чувствовался только ей присущий стиль. По моей подсказке она сделала новую аранжировку некоторых своих старых композиций. А параллельно прощупывала реакцию публики, при каждом удобном случае выступая на свободной сцене в барах Нэшвилла. Особенно в одном, в “Найтингейле”: говорили, что там среди посетителей часто сидят продюсеры, ищущие новые таланты. Она каждую неделю ходила туда в надежде, что ее заметят.

Дни длились бесконечно. По вечерам, отыграв в баре, мы без сил шли в любимое круглосуточное кафе-магазин и валились на банкетку. Вымотанные, голодные, но счастливые. Брали себе громадные гамбургеры и, насытившись, оставались посидеть еще. Нам было хорошо. Она говорила: “Расскажи, Марки, расскажи мне, как все однажды будет…”

И я рассказывал, что с нами произойдет.

Рассказывал про успех ее музыки, про турне, на которые невозможно будет достать билеты, про битком набитые стадионы, про тысячи людей, которые придут слушать ее, только ее. Я описывал ее, и она словно вживую стояла на сцене, а до нас доносились овации публики.

Потом я говорил про нас. Про Нью-Йорк, где мы поселимся, и про Флориду, где у нас будет летний дом. Она спрашивала: “А почему во Флориде?” И я отвечал: “Потому что так будет хорошо”.

Обычно в кафе в этот поздний час почти никого не было. Александра брала гитару, прислонялась ко мне и начинала петь. Я закрывал глаза. Мне было хорошо.