Она почувствовала, что кровь отлила от её лица. Последние слова, как кислота, проникли в помутившиеся мысли и эмоции. Внезапно пришло полное понимание, и она резко освободилась от него, настолько внезапно, что его руки повисли в воздухе в том месте, где только что были её руки. Она взволновала его и ощутила такое бурление внутри себя, что почти не удивилась, когда он опустил глаза, чувствуя необузданность её реакции. В ней росла такая сила, о существовании которой она даже не подозревала. Её мощь настолько подавляла логику, рациональность и все те человеческие рамки, сдерживанием себя в которых она так гордилась, что не было никакой надежды совладать с нею. Она позволила одержать этой силе верх. Именно эта ужасная сила толкнула её вперед, чтобы приблизить лицом к его лицу, без нежности, которая способствовала бы тому, чтобы уступить ему или внутренней слабости.

— Я не животное, — её рот говорил чужим шипящим голосом. — Я — человек. Я управляю своей собственной судьбой. И я не принадлежу тебе, — дикость, которая охватила её, заглушила заблуждение собственных слов, но она едва ли заметила противоречия. Она знала только одну потребность — отказаться от подчинения, отказаться от капитуляции, отказаться от потери последних остатков контроля, за который она с таким трудом боролась в течение всей своей взрослой жизни, невзирая на эмоции и ранимость, которые могли привести только к невыносимой боли. Отказаться от его требований и безумных утверждений, отказаться от идентичности, которую он пытался навязать ей. Идентичности, которая заставила бы её потерять ту небольшую уверенность, которая еще оставалась в её жизни.

Люк дрожал настолько сильно, что его тело вибрировало в унисон с её, нежеланное соединение между ними присутствовало даже в крайности их конфликта. Его глаза снова смотрели в её глаза, его лицо было настолько твердым, что, казалось, вырезанным, как одно из его деревянных животных. Они не касались друг друга, борьба происходила лишь посредством пристального взгляда, воли и необузданной силы, которую Джой использовала, не отдавая себе в том отчета.

Маленький, слабый внутренний голос, шедший от той, кем она представляла себя прежде, слегка царапнул замороженный гнев Джой. Этот голос вопрошал, почему она не может просто развернуться и уйти. Почему не может говорить разумно и опровергнуть то, что, конечно же, никак не могло быть правдой. Почему не может успокоить Люка словами, которые смягчили бы его внешний вид и утешили до поры, пока время не расставило бы все по своим местам и не вернуло к жизни, которую она знала прежде.

Но «прежде» больше не было. В то время, когда та отдаленная, рациональная часть Джой пыталась трезво мыслить, новая сила вернулась обратно. Крошечный голос превратился в бриз, развеянный снежной бурей. «Почему? Почему ты столь напугана? Почему это настолько не похоже на Ричарда и так не похоже на всё, что ты когда—либо знала? Почему этот человек, который не является человеком, лишает возможности использовать все безопасные, разумные объяснения, которые защищают тебя от боли? Почему так много боли — боли, которая приходит только с тем, что называют любовью?»

— Нет, — задохнулась она. Осознание этого одним ужасным ударом разрушило и дикий гнев, и отдаленный внутренний голос. Джой дернулась назад и в сторону, словно марионетка, внезапно полностью освободившаяся от знакомой поддержки и даже от окончательной уверенности тщательно опекаемого сердца. Она отступила, колеблющаяся, тонущая в своей потере, и руки Люка поймали её и не дали упасть. Сил на борьбу не оставалось. Она тяжело дышала, когда он притянул её к себе, настолько истощенную своими ощущениями, что даже её предательское тело не реагировало на его близость.

Когда она перестала задыхаться, то почувствовала, что он перенес её, и она зафиксирована без помощи его тела с подбородком, поднятым вверх так, что у глаз не оставалось никакого выбора, кроме как смотреть вперед. Даже через абсолютную пустоту ума она видела боль, стоящую в его глазах, столь очевидную, как больное, кровоточащеё место в её сердце, где живые стенки были вырваны.

— Нет, — хрипло сказала она. — Это слишком много. Я не могу. Не могу… — она попыталась вырваться, но он не дал ей освободиться. — Отпусти меня, Люк, отпусти меня.

— О, Джоэль, — слова были сказаны так, как будто каждое несло свое собственное бремя отчаяния, — я не могу отпустить тебя. Мне жаль, что я не смог заставить тебя понять. Я хотел, чтобы ты осталась со мной по своим собственным соображениям. Я надеялся…

Он резко замолчал, и пелена холодности застелила его глаза, когда он снова открыл их. Внезапно в них больше не было печали. Только мучительная боль, которая эхом отозвалась в ней.

— Я не понимаю то, что происходит, — прошептала Джой, обращаясь к себе, убегая от его обжигающей энергии. — Мне нужно время подумать, мне нужно…

— Ты не можешь оставить меня, Джой, — настаивал он несчастным, измученным шепотом. Затем взял её лицо в свои руки и обрушил на нее такой пристальный взгляд, который она впервые увидела в баре много лет тому назад, в прошлой жизни. Она узнала этот взгляд, как осознала пробуждение той новой и ужасной силы внутри себя. Она узнала его, как только почувствовала первые признаки его воздействия, и что—то внутри неё напряглось, чтобы сопротивляться. Но больше не было сил. Больше не было желания бороться с принуждением этих глаз и того, что они обещали и требовали.

Джой почувствовала, что её взгляд перестал фокусироваться и потянулся уверенно и неизбежно к тому месту, которое сулило мир, безопасность и защиту от суматохи, в которую превратилась её жизнь.

Когда он выпустил её, она лежала рядом с ним, такая же слабая и беспомощная, как новорожденный котенок. Не было никакого желания ничего делать, кроме как лежать в его объятиях. Весь страх ушел, но Джой больше не могла вспомнить, чем было то, чего она боялась, всё это казалось бессмысленным и неважным. Она была там, где хотела быть. Она чувствовала теплое дыхание Люка, шевелящее её волосы, его руки, ласкающие её спину, до тех пор, пока глаза не начали медленно закрываться. Она так устала, и она была в безопасности. Люк был рядом, чтобы заботиться о ней.

— Я сожалею, Джоэль, — Люк был очень далеко, — сожалею, — и она чувствовала, что он спрятал свое лицо в её волосах, пока бессмысленные слова уносили её в место покоя.

Люк сидел на полу у стены, желая, чтобы биение его сердца замедлилось, а инстинктивные реакции тела вернулись под контроль разума. Стыд, который он испытывал за то, что совершил, душил снова и снова, но не было сомнений вернуть все назад. Не было смысла в том, чтобы спрашивать себя, как он мог сделать это по—другому, лучше… так, чтобы она осталась по собственному желанию.

Он пытался убедить себя, что она не будет страдать от этого. Её ясный интеллект и диапазон эмоций останутся незатронутыми. Она не могла потерять никакой истинной части себя или забыть что—то, что имело значение. Ненадолго.

Он помог ей жить — как живут волки, как жило большинство его людей — настоящим, без оглядки на прошлое, которое нельзя изменить, без страха перед непредвиденным будущим, который так часто отравлял жизни «чужаков».