Когда ей было слегка за тридцать, жить в таком напряженном графике было несложно. Тогда она могла работать ночью, после чего, проспав несколько часов днем, идти на вечеринку, а потом, утром, выглядеть и чувствовать себя преотлично. Но по мере приближения сорокалетия Талли стала куда быстрее уставать, и вообще чувствовала, что она уже не в том возрасте, чтобы мчаться с одной работы на другую, причем на каблуках. Все чаще и чаще придя с работы домой, Талли сворачивалась калачиком на диване и звонила Кейт, или Марджи, или Эдне. Возможность появиться — и быть сфотографированной — на открытии модного клуба или на какой-нибудь премьере с красной дорожкой вдруг утратила для нее привлекательность. Вместо этого ей все чаще хотелось находиться рядом с людьми, которые знали ее по-настоящему и которым она была небезразлична.

Эдна часто повторяла ей, что это была часть той сделки, которую заключила Талли. Она пожертвовала всем в своей жизни ради успеха. «Но зачем нужен успех, — спросила Талли Эдну за выпивкой на прошлой неделе, — если тебе не с кем его разделить?»

Эдна просто покачала в ответ головой и сказала: «Вот потому-то это и называют жертвой. Нельзя иметь все сразу».

А если это именно то, что тебе нужно, — иметь все сразу?

Перед зданием Си-би-эс Талли подождала, пока шофер откроет дверцу, и вышла наружу, во все еще темное раннее утро. Она уже чувствовала поднимающиеся от асфальта испарения, предвещавшие жару. Невдалеке прогрохотал мусоровоз.

Талли поторопилась войти внутрь и, кивнув швейцару, направилась к лифту. Там, в гримерной, Талли уже поджидал ее спаситель. Одетый в чересчур обтягивающую красную футболку и не менее обтягивающие черные кожаные брюки, Тэнк, уперев одну руку в бок, покачал головой:

— Кто-то дерьмово выглядит этим утром.

— Ты слишком строг к себе, — съязвила Талли, опускаясь в кресло.

Она наняла Тэнка около пяти лет назад парикмахером и визажистом. И почти каждый день жалела о сделанном выборе.

Тэнк снял с головы Талли шарфик от «Гермеса» и темные очки.

— Ты ведь знаешь, как я люблю тебя, дорогая, но пора тебе перестать поджигать свечку с двух сторон. Да ты и похудела что-то.

— Заткнись и займись макияжем.

Тэнк, как всегда, начал с волос Талли. Работая, он не умолкал ни на минуту. Иногда они с Талли делились друг с другом сугубо личными вещами — таков уж был их бизнес. Время, проведенное вместе, создало почти интимную близость между ними, но в дружбу так и не переросло. Это были типично нью-йоркские отношения. Но сегодня Талли хотелось просто поболтать, не переходя на личности. Ей не хотелось показывать своему стилисту, что она чувствует себя последнее время не в своей тарелке. А то он ухватится за это и начнет опять учить ее жизни.

К пяти утра Талли выглядела на десять лет моложе.

— Ты — гений, — похвалила она Тэнка, выскальзывая из кресла.

— Если не изменишь свои привычки, мисс, тебе скоро понадобится хирург, а не гений макияжа.

— Спасибо на добром слове. — Талли одарила его улыбкой, с которой обычно смотрела в камеру, и поспешила уйти, прежде чем услышит еще какую-нибудь гадость.

В студии она смотрела прямо в камеру и улыбалась. Здесь, в этом фальшивом мире, Талли Харт была безупречна. Она общалась легко и непринужденно, смеялась над шутками гостей и других ведущих и заставляла каждого, кто ее видел, чувствовать себя так, словно она могла бы стать их другом. Талли точно знала: никто во всей Америке не догадывается, как она чувствует себя на самом деле. Никто не представляет себе, что Таллула Харт может хотеть больше, чем у нее есть.

От похода по магазинам с близнецами и Марой у Кейт всегда потом болела голова. После посещения «Сэйфвэй», книжного, аптеки, магазина тканей она совершенно выбилась из сил, а ведь не было еще и трех часов. Всю дорогу до дома близнецы хныкали, а Мара дулась. В десять лет их дочь решила, что она достаточно взрослая, чтобы ехать на заднем сиденье с малышней, и теперь при каждой поездке устраивала скандал. Она явно рассчитывала взять мать измором.

— Прекрати спорить со мной, Мара, — наверное, в десятый раз, с тех пор как они вышли из магазина, сказала Кейт.

— Я не спорю, я объясняю. Эмили сажают на переднее сиденье, и Рэйчел тоже. Ты — единственная мама, которая…

Кейт въехала в гараж и нажала на тормоза так сильно, что пакеты с покупками упали с сиденья. Впрочем, оно того стоило, потому что Мара вдруг замолчала.

— Помоги мне отнести покупки наверх, — попросила Кейт.

Мара со злостью схватила один пакет. Прежде чем Кейт успела ее отчитать, в гараже появился Джонни и забрал сумки. Кейт и мальчики последовали за ним в дом.

Телевизор, как всегда, был включен, по мнению Кейт, слишком громко и настроен на Си-эн-эн.

— Я уложу мальчишек, — сказал Джонни, поставив пакеты с покупками на кухонный стол. — А потом у меня будут для тебя хорошие новости.

Кейт одарила мужа усталой улыбкой.

— Вот это не повредило бы. Спасибо.

Полчаса спустя Джонни спустился вниз. Кейт за столом в столовой раскладывала на ткани выкройку очередного костюма для танцев.

Девять уже сшито, осталось три.

— Я — идиотка, — сказала Кейт, обращаясь скорее к самой себе, чем к Джонни. — В следующий раз, когда они будут спрашивать про волонтеров, я ни за что не подниму руку.

Джонни подошел сзади, поднял жену на ноги и развернул к себе.

— Ты говоришь так каждый раз.

— Ну так я же сказала: я — идиотка. Но где же твоя хорошая новость? Ты сам приготовишь обед?

— Звонила Талли.

— И это хорошая новость? Она звонит каждое воскресенье.

— Она приедет на выступление Мары и хочет устроить для своей крестницы вечеринку-сюрприз.

Кейт высвободилась из его рук.

— Но ты не улыбаешься, — удивился Джонни.

Прилив гнева, который она испытала, удивил Кейти.

— Танцы — это единственное, что мы с Марой делаем вместе. И я собиралась устроить для нее вечеринку здесь.

— Я не знал.

Кейт видела, что муж хочет сказать что-то еще. Но Джонни успел сообразить, что этого не надо делать, сейчас явно было не время.

Кейт тяжело вздохнула — ей пришлось смириться. Она вела себя как эгоистка, и они с Джонни оба это понимали. Мара обожала свою крестную, и ей наверняка понравится вечеринка-сюрприз.

— Во сколько Талли будет здесь?

В день выступления Мара была такой нервной и возбужденной, что едва могла сдерживать эмоции. И вылилось это, как всегда, в замашки маленькой примадонны со склонностью к истерикам. Вот и сейчас девочка стояла возле стола, уперши руки в бока. На ней были выцветшие джинсы и розовый топ с надписью: «Снова ребенок», выложенной стразами. Между краем топа и поясом джинсов виднелся голый живот.