– Меня учили не разговаривать с незнакомцами, еще и со стволом.

– Но ты уже со мной разговариваешь. Ты даже пустил меня в свою машину. Забрал у меня пистолет и угрожаешь им. Своими стальными яйцами ты будешь с друзьями мериться. А я прошу тебя включить мозги и сострадание.

– Сострадание? Я наблюдал за тем, что ты вытворял на тротуаре. Согласен, парни заслужили – я их останавливал как мог. Но я все равно не уверен, что смогу поверить твоей истории.

Михаил Григорьевич готов излить пацану душу. Вот прям сейчас.

– Я рассчитываю на твое понимание. Расскажу все начистоту, а потом ты посмотришь мне в глаза и сам решишь, верить или нет, помогать мне или высадить. Вижу, что ты хороший парень и тебе в тягость тыкать в меня пистолетом.

– С чего такая уверенность?

– Потому что я отец, а ты чей-то сын, глупый, но еще не испорченный. Вы вот думаете, что такие крутые и независимые. Но мы видим вас насквозь. У меня тоже сын… примерно твоего возраста. И я делаю все, чтобы его спасти. Я чувствую: он совершит непоправимую ошибку, которая разрушит нашу семью. А я почти с ним не общался. Я все запустил, я виноват перед ним, – Михаил Григорьевич не мог продолжать спокойно, ведь из глаз снова потекли слезы, что поразило Вадима.

– Что за ошибка? Что он сделает?

– Не знаю. Я просто… чувствую, – такое заявление Вадим не мог воспринять серьезно, поэтому незнакомец пояснил. – А разве это так важно? Он наш единственный ребенок. Наша жизнь. Наше благополучие зависит от него. Даже если я не смогу его остановить, я должен хотя бы с ним переговорить, попросить прощения. Пешком и с дырой в боку я не успею этого сделать. Я так тоскую. И не прощу себе медлительности. Ты должен отвести меня к нему.

Что-то в словах Михаила Григорьевича щемило Вадику душу. Он опустил пистолет.

– В обычной ситуации я бы сказал, что ты гонишь. Но что-то мне подсказывает, что тебе реально не до шуток. Пистолет тогда зачем?

– Я хотел покончить с собой, – Вадим присвистнул от такого ответа. – Но потом решил, что должен все исправить.

– Твоему виду больше соответствует вантуз.

Слесарь незаметно улыбнулся проницательности паренька.

– Веришь или нет, я пошел наперекор себе… Наверное, первый раз в жизни.

– Я тоже в первый раз пошел на дело сегодня. Не думал, что все так обернется. Я всего лишь хотел взглянуть в глаза своему обидчику, но он так и не появился. Вот пацанов и понесло… Что тут скажешь, сила есть – ума не надо, – признался парень. Невооруженным глазом видно, что ему стыдно.

– У тебя есть шанс реабилитироваться.

– Мужик, у тебя точно не белая горячка?

На секунду Михаил Григорьевич призадумался, не чудится ли ему все.

– Нет, было бы не так тошно. Она мне уже не страшна. Есть кое-что похуже.

Вадим посмотрел вперед. Пустой перекресток. Светофор горел красным.

– Так куда едем?

«Если речь идет о какой-нибудь пивнушке или чебуречной, – подумал Вадим, – то сегодня я официально самый глупый и доверчивый человек на свете… дважды».

Михаил Григорьевич указал на вполне конкретное место в промзоне. Что бы там ни происходило, «Smith & Wesson» должен пока побыть у Вадима.

***

– Я Вадик, кстати.

– Михаил. Можно Миша.

– Прямо-таки можно? У меня язык не повернется.

– Брехня. Я еще ого-го.

– Гонишь?

– Можешь с уверенностью убавлять от моего возраста десять лет.

– Верится с трудом.

– Часто я к бутылке прикладывался.

– А сейчас? – поддерживал непринужденную беседу Вадим, чтобы для собственного спокойствия получить больше информации. Не придумал же он своего сына?

– Сейчас я в завязке.

– Сколько?

– До недавнего времени – почти полгода.

– А после недавнего времени?

– Пару часов.

Вадим усмехнулся.

– Да, поздновато до меня дошло. Но я раскаялся и все исправлю. Здесь вообще не до смеха – это водоворот, угодить в который раз плюнуть, а потом без последствий не выплывешь. Причем я совершенно не заметил всех этих лет. Лишь когда все вокруг стало рушиться, я… Надо барахтаться, пока еще есть силы и надежда. Но момент истины наступил неожиданно – во время великой слабости.

– Расскажи о своем сыне, – попросил Вадим.

В боку Григорьевича завыла боль.

– Хочешь меня помучить?

– Если все выложишь как на духу, полегчает. Проверено.

«Да и я буду знать, к чему готовиться», – думал Вадик.

– Эх, Вадя, если ты узнаешь всю подноготную, то будешь иметь полное право плюнуть мне в харю.

– Даже так?

Михаил Григорьевич печально замолк.

– Может, с беспристрастным незнакомцем будет легче наболевшим поделиться? – настаивал Вадик.

– Сначала ответь мне на один вопрос, Вадим.

– Что за вопрос?

– Какие у тебя отношения с предками?

– Обязательно отвечать? – недовольно спросил парень.

– Ясно. Могу ответить за тебя. И думаю, что не ошибусь нисколько. Все сложно, – по глазам Вадима понятно, что Григорьевич попал в точку. – Нетрудно догадаться почему: шляешься непонятно с кем и непонятно где посреди ночи с чужим пистолетом в руках.

– И часто постреливаешь?

– Пистолет, кстати, не мой.

– Ну ты даешь, – удивился паренек. – Спер?

– Одолжил на время.

– Угу, – не поверил Вадик.

– В школе ходил в кружок стрельбы. Весьма успешно, как я помню. Потом армия. Охота еще, пока ружье было и билет охотничий. Миллион лет уже прошло – будто в прошлой жизни.

– Так избавься от пестика от греха подальше.

– Нет, у меня такое чувство, что он еще мне пригодится.

Вадим подозрительно уставился на Григорьевича.

– Да не ссы ты. Не для тебя. И не для себя. Не переводи тему. Сам же настаивал, чтоб я выговорился.

– А переводишь на меня. Это моя жизнь, все у меня в порядке. Не мне нужно выговориться.

– Все вы такие. «Не лезьте в мою жизнь, папа с мамой. Это моя жизнь. Я сам решаю, а вы ничего не знаете, ничего не понимаете», – цитировал подросших детей слесарь.

– Разве не так?

– По малости лет всегда так кажется. Но позже становится очевидно, как сильно ошибаешься, когда дерьма наворотишь, что мама родная… И ты думаешь, что дружки тебе помогут, выслушают и защитят? Как бы не так. У каждого своя жизнь, и альтруистов сейчас как целых лампочек в подъездах. И знаешь, к кому ты в итоге побежишь? К маме с папой. Они тебя всегда приютят, обогреют, защитят и дадут совет, даже если ты чертовски вляпался и виноват. Вот где настоящее, усек? И все твои проблемы разрешатся только благодаря близким. Но совсем край, когда мама и папа никак не реагируют на