чувствую железные мышцы его живота через тонкую ткань футболки, – теперь ты видишь, что я не преувеличиваю? Что ты меня спас, считай. Неизвестно, что со мной стало бы, если бы я согласилась сделать аборт и выйти замуж…

Какое-то время мы не нарушали наступившей тишины. Просто обнимались, каждый по-своему переваривая прожитую сцену. Чудовищную.

Зато окончательную.

Безусловно, по щелчку пальцев мои терзания не растворятся. Но я чувствую облегчение, зная, что со своей стороны сделал всё возможное.

– Просто так иногда бывает, что рождаешься не у тех людей… Или, может, это было испытанием перед тем счастьем, которое я обрела с тобой?

– Когда думаю, с чего началось это счастье, хочется сдохнуть, – с неприкрытой горечью признается Дима, – я ненароком усугубил твои мучения, как будто мало тебе было такого…отца… Это не забудется, Аль. Прости…

Под моей ладонью бьется его сердце, в этот миг ускоряющее свой бег. Мне бесконечно тоскливо от всей этой ситуации, от прыжка в неприветливое прошлое, которое всё же поставило ещё один укус. Прежде чем оставить меня окончательно.

– Никогда больше не проси прощения из-за того, что случилось, – поднимаю голову и заглядываю в невозможную синеву, – никогда. И как только возникнет желание – смотри на Мию. Я хочу, чтобы здесь и сейчас мы оставили эту боль, не уносили с собой в новую жизнь. Ты был прав, этот визит был необходим. Обещай мне, что никому не расскажем, как началось наше знакомство. Пусть это умрет в безмолвии.

– Хорошо. Обещаю.

Наше уединение прерывается ярким светом фар подъезжающего автомобиля. Механически поворачиваюсь в его сторону.

Сердце пропускает удар. А потом пляшет джигу.

Размик тоже узнает меня сразу. Вылетает, оставляя дверцу открытой, и невероятно стремительно приближается. У него дрожат руки, а глаза неверяще впиваются в моё застывшее лицо.

– Алмаст?..

Дима расслабляет захват, и я высвобождаюсь из теплого кокона, делая шаг к брату. Впечатываюсь в него, уже потеряв надежду когда-либо увидеть. Я думала, в доме пусто, потому что произошел тот самый бунт, который перед моим побегом пророчила мама, и все покинули отца. Даже позволила сочувствию на какой-то миг проникнуть в душу. А теперь…

Размик шепчет о том, как рад, как скучал, как пытался найти, как отчаялся… Я реву, понимая, что тоже безбожно скучала, обманывая себя до этого. Просто не позволяя утонуть в жалости, отгоняя воспоминания. Но нуждалась в родных, именно вот в таких объятиях человека, с которым разделяла свои тяготы на протяжении двадцати пяти лет…пока не исчезла.

В какой-то момент отрываюсь и поднимаю взгляд на стоящих позади него жену с грудным ребенком на руках и мальчика возраста Мии. Улыбаюсь им сквозь слезы. Пока не натыкаюсь на неизменную маму…

Брат выпускает меня и ведет к ним, где я слегка отрешенно целую племянников и невестку. А вот перед женщиной, абсолютно не изменившейся за прошедшие шесть лет, робею, словно малолетка. Я не знаю, как вести себя с ней. Но она сама «выруливает» из ситуации, взяв мои ладони и сжав их. Как тогда.

– Я же говорила, ты справишься…

Ой, ли? Мне ведь всё равно хочется к ней прижаться…

– Пойдемте в дом, – Размик привлекает к себе внимание присутствующих.

– Нет, я туда не пойду…

Вкратце поясняю, что уже побывала и забрала свои документы. Брат пожимает Диме руку, который смотрит на него холодно. Думаю, Рамзик понял, кто перед ним. Раз уже отец всё знал…наверняка, и он тоже.

– Я не могу тебя отпустить…нам столько всего надо понять… Поехали куда-нибудь?

Беспомощно взираю на Диму, тот слабо пожимает плечами, давая понять, что поддержит любое моё решение.

– Может, позже? Переварим нынешнюю встречу и в более адекватном состоянии встретимся через пару дней.

Брат озадаченно хмурится, но соглашается. Просит номер, скидывает звонок. Мы прощаемся.

Я в прострации сажусь в машину и откидываюсь на сидение. Очнуться успеваю лишь к моменту, когда вплотную подъезжаем к набережной. Выхожу и направляюсь прямиком к парапету, на который ложусь предплечьями и вглядываюсь в штиль. Когда как в душе творится хаос, бушует буря. Соскребая со дна осадок, копившийся практически с рождения.

– Ты рада, что вы увиделись? – Дима обнимает меня со спины, срывая с губ блаженный вздох.

– Не знаю. Пока не знаю.

– Как у тебя получилось вырасти такой среди них?

– Какой? Странной и не от мира сего? – усмехнулась грустно.

– Неземной, да, – поправляет.

– Именно потому, что среди них выросла, я и стала такой. Рано приняла свою участь и не хотела становиться бесчувственной, как они.

Наверное, неправильно так говорить о собственных родителях. Тем более, не уверена, что Дима, воспитанный в любви, меня поймет. Но так уж вышло. Что ничего другого не могу сказать.

– Значит, я благодарен им хотя бы за это.

Простые слова, произнесенные с гаммой какой-то житейской мудрости, заставляют меня сделать резкий поворот и оказаться лицом к лицу с любимым.

– Ты прав, – шепчу, погружаясь в васильковую лазурь. – Поблагодарить и пойти дальше.

– Мы тебя вылечим. Лаской. Обожанием. Любовью.

Предательские слезы каким-то фонтанчиком брызгают из глаз. Вспоминаю его вопрос отцу, когда он назвал меня чудесной девочкой… Это настолько новое и сладкое ощущение – когда тебя реально любят и ценят.

Дима пытается поцелуями осушить эти потоки, но меня разрывает. Надо выплакаться…

Я не знаю, что будет дальше, когда я осмыслю эти события.

Но чувствую, как бездна внутри затягивается, словно восстанавливается поврежденная ткань… Регенерация.

И я выныриваю из многолетнего омута…

* * *

На следующий день родители Димы забирают Мию на море с самого утра. Мы же, наметив план действий, отправляемся по надлежащим инстанциям, чтобы восстановить моё имя. Буквально сразу я понимаю, что это будет нелегкий и долгий процесс…

Дима по ходу дел звонит друзьям, знакомым, что-то горячо объясняет, говорит про сроки, договаривается о помощи. Я задумчиво наблюдаю за ним и чувствую такое спокойствие, будто съела самогó действующего Далай-ламу. И вот это его постоянно звучащее «Всё решу» льется бальзамом на душу…

Во второй половине дня занимаемся закупками на завтрашние поминки. Антонина Ивановна, конечно, сказала, что ничего особенного не будет, но мне очень захотелось испечь что-нибудь. И нарезать салаты. И замариновать мясо. И ещё кучу всего. Пусть это не так уж принято, но я страстно желала превратить вечер скорби в нечто уютное. Соня этого заслуживала.

Я стояла рядом с Димой, не выпуская его руки, и рассматривала плиту с изображением девятнадцатилетней девчонки. Светлая печальная улыбка не сходила с лица. И, действительно, всё потом прошло не как поминки, а как праздник воспоминаний. Плакали, смеялись,