Усмехнувшись, Марджи ответила:

– Да, знала. На прошлой неделе она познакомила меня со своей подружкой, привела ее на обед. Одри – славная девушка.

Муж произнес только:

– О-о! – И вновь приложил лед к глазу.

А сейчас Рон барабанит пальцами по кухонному столу и нервно предлагает:

– Если хочешь, можем поехать в Италию. Только вдвоем: ты и я. Устроим себе второй медовый месяц!

Марджи отворачивается от раковины и смотрит на Рона. Внезапно с глаз ее словно бы спала пелена, и она ясно видит его, наверное, впервые в жизни – неуверенный в себе седеющий мужчина средних лет, втайне опасающийся, что он уже не такой крутой или классный, как ему хотелось бы. Человек, который делает вид, что его не интересует мнение других людей, хотя на самом деле интересует, и даже очень. Мужчина, презирающий себя настолько, что, желая самоутвердиться, ежедневно обрушивает на жену поток злобных насмешек. Как это, в сущности, мелко.

Ну и сама она тоже хороша. Это надо же было быть такой дурой! Нет бы просто сказать: «Не смей разговаривать со мной в таком тоне!» Это им обоим только пошло бы на пользу.

Маргарет садится напротив Рона и говорит:

– Меня не очень интересует поездка в Европу. Меня больше привлекает Австралия. Всегда мечтала проехать по равнине Налларбор.

– Я не против. Можно арендовать джип…

– Нет, я хотела бы провести отпуск одна. Уехать на пару месяцев.

– Вот, значит, как! – Его лицо кривится от обиды. – Ладно.

– Мне кажется, нам будет полезно отдохнуть друг от друга. Нет, я не имею в виду раздельное проживание или что-то в этом роде. Просто устроим перерыв. Сейчас, когда мы собираемся прикрыть бизнес, основанный на тайне младенца Манро, как раз подходящее время. А потом мы подумаем, что делать дальше.

– Вот, значит, как! – снова восклицает Рон. – Ладно. Угу. Это хорошая мысль.

Марджи вдруг становится не по себе.

– Надо позвонить Кэллуму, – говорит она. – И узнать, как там Грейс.

Ей так хочется протянуть руку и похлопать мужа по плечу, но ее новое сильное тело не двигается. И немного погодя Маргарет решительно встает и подходит к телефону, а Рон остается на месте, беспомощно рассматривая свои ладони.

Может быть, она позвонит ему из какого-нибудь захолустного городка и скажет: «Приезжай, я жду тебя».

А может быть, и не позвонит. Она действительно понятия не имеет, что будет дальше.

Рассказ Розы прерывается на то время, пока они перемещаются в гостиную и Роза удобно устраивается на диване. Софи подкладывает ей под спину подушки, и Роза говорит, что ей очень удобно.

Софи в ужасе от откровений гостьи. Роза кажется ей слишком чистой и беззащитной, чтобы даже произнести слово «изнасилование».

– Это ужасно, – Софи неловко прикасается к худому плечу Розы, – то, что с вами случилось.

– О, милая, все нормально, это было очень давно, – безмятежно отвечает старушка. – Не надо переживать. Ты прямо совсем как Вероника. Она от возмущения готова была разбить одну из красивых чашек Лауры – мы с трудом удержали ее. Моя правнучка очень разволновалась. Не могла понять, почему я сразу же не обратилась в полицию. Но сейчас другое время. Вы, современные девушки, гораздо лучше информированы и уверены в себе, что, конечно, хорошо. Проблема была в том, что я действительно считала себя преступницей. – Роза похлопывает Софи по руке, как будто успокаивать нужно ее, и говорит: – Ах, милая! Я же принесла фотографию. Она в моей сумке, на кухне.

Софи вскакивает и идет на кухню, замечая, как легко она движется по сравнению с Розой.

На старом снимке запечатлены Конни и Роза с матерью, все три в шляпках и перчатках по случаю поездки в город. Они идут по улице, размахивая руками. Обе девушки смеются и смотрят на мать. Роза поясняет:

– В то время были так называемые уличные фотографы, которые незаметно снимали прохожих. Потом они показывали карточку, и человек мог пойти в мастерскую на Джордж-стрит и по желанию купить ее. Маме стало жалко фотографа, и мы приобрели этот снимок. Это было за несколько недель до того, как она заболела.

– Вы были настоящей красавицей. – Софи смотрит на смеющееся лицо юной Розы. – Право, вы в юности были очень похожи на Грейс, но даже не догадывались, насколько красивы.

– О, я бывала и тщеславной! – возражает Роза. – Взгляни на мои длинные волосы. В то время в моде были короткие стрижки, но я так гордилась своими длинными белокурыми волосами, что отказывалась стричься! – Она гладит лицо матери согнутым пальцем, испещренным пигментными пятнами. – Это то самое пальто, которое мама оставила в поезде. Оно было темно-синего цвета, из хорошей шерсти. – По ее морщинистой щеке сбегает слеза. – Ах, мамочка, глупенькая моя.

Глядя на фотографию беззаботной четырнадцатилетней Розы и думая об ужасных вещах, которые вот-вот должны были с ней произойти, Софи чувствует, что глаза у нее начинает щипать. Она хотела бы вернуться назад во времени и защитить их с Конни. Подвести сестренок к банкомату и снять столько денег, сколько нужно. Купить их маме по кредитной карте новое пальто и отвести ее к врачу. А потом отправиться в универмаг и приобрести целый рулон этого несчастного бирюзового крепдешина. И наконец, врезать Мистеру Яйцеголовому по физиономии и предъявить ему обвинение в сексуальном домогательстве, пока он не успел еще даже и пальцем тронуть Розу.

– Ладно, – говорит Роза. – Продолжу свое повествование. Конни любила повторять, что нет ничего хуже, чем когда рассказчик отклоняется от темы.

* * *

Итак, буквально пару дней спустя Мистера Яйцеголового перевели в другой отдел, а еще через несколько недель я вдруг начала засыпать за прилавком после обеда.

Мне было пятнадцать, я была католичкой, и я забеременела. По тем временам это был страшный скандал, милая. Просто невероятный позор. Я с ужасом думала о том, что сделает со мной отец, когда обо всем узнает. Я представляла себе, как он спокойно берет Библию и забивает меня ею до смерти.

Ну, Конни в конце концов догадалась, и я ей во всем призналась. Помню, как мы сидели на берегу возле Салтана-Рокс. У Конни в руках была палка, которой она тыкала в песок. Пока я рассказывала ей свою историю, она все сильней вонзала палку в песок. В конце концов палка сломалась, и Конни с силой швырнула ее в воду. Потом сестра обняла меня. Поспешно и горячо. В нашей семье не было принято нежничать, так что это дорогого стоило. Это означало, что Конни вовсе не считает меня грязной воровкой, заслуживающей наказания. Потом она подняла другую палку и снова принялась делать дырки в песке, но на этот раз ровными рядами, и я поняла, что она пытается придумать выход. Помню, как с облегчением закрыла глаза, потому что теперь это была проблема Конни. Я полностью переложила ответственность на сестру. А потому не имею права жаловаться.