Я давно обдумывал такую возможность, но работу над проектом я начал в прошлом, 1997 году. Я уезжал из Петербурга на юг и собирался остаться там где-нибудь надолго, так что мне пришлось приводить в порядок дела и записи. К этому времени я уже больше двух лет перестал связывать свои литературные занятия с тем, что обычно представляет собою «литературу»: я перестал сочинять, чтобы потом печатать в журналах стихи или рассказы, издавать книжку и т. п. Пожалуй, моё самое серьёзное внимание стали занимать скорее те прогулки и своего рода события, которые я сочинял для себя одного или чтобы пригласить к этому разных друзей и знакомых; в наиболее существенных таких работах участвовали, например, Юра Лейдерман, Иван Чечот, Глеб Ершов, Андрей Клюканов, Филипп Федчин и, конечно, прежде всего Милена, без неё всё это вообще вряд ли имело бы место. Я говорю работы, потому что любое такое событие требовало столько же воображения, изучения и подготовки, сколько должно иметь литературное сочинение – а может быть, даже больше. У меня, думаю, будет возможность рассказать об этом подробнее. В чём, собственно, и заключался литературный характер этих работ: они не были спектаклем для зрителей или натурой для съёмок, хотя фотографии или рисунки могут быть так же необходимы для такого рассказа, как и запись; их, в общем, трудно назвать перформансами или хеппенингами; вся соль была в том, что идеальная форма их существования – это рассказ, лучше всего устный рассказ или какой-нибудь наиболее приближающийся к нему вид записи. Одним словом – всё это получалось замечательно, однако стало уже требовать других идей – больших работ, которые позволили бы мне собирать и организовывать записи, зарисовки и прочий инструментарий той жизни, которую я себе устроил. Так, одно за другим, я начал готовить «Путешествие нигилиста», потом – «Башню», которая, впрочем, представляет собою отдельную историю. Мысль о «Путешествии нигилиста» копалась у меня в голове, пока обстоятельства не заставили меня засесть писать это на бумаге. Ну и, поскольку на тот момент условия не позволяли мне рассчитывать, что дело будет сделано, я принялся излагать его в письме к Юре Лейдерману, чтобы оно имело такой же вид, как прожекты любимых нами обоими исследователей натуры XVII века или рукописные книги русских просвещённых следующего столетия, в которых я вижу такой же высокий пример свободы и искусства, как в книгах Ильязда. Разумеется, ничего не сохранилось. Сейчас я попробую воспроизвести общую суть того, что я тогда написал.

Я написал, что собираюсь предпринять путешествие по краям, которых я ещё не знаю, и, чтобы познакомиться с этими местами, я буду их проходить, сочиняя истории, которые мне подскажут пейзаж и атмосфера. Я собираюсь странствовать по этим местам, как бродячий рассказчик и, с другой стороны, как странствующий художник, который ещё до прибытия в новый для него город может уже занести его физиономию в путевой Vade Mecum, изучив панораму издалека. Я смогу изучать незнакомые мне ландшафты и заинтересовавшие меня городские виды с помощью простого устройства для расчёта перспективы, которое использовалось в старину, но поскольку я иду в эти места не за картинами, а за историями, мне ещё понадобится колода карт. Так что, кроме бродячего рассказчика и пейзажиста, во мне существует немного и от гадалки. Хотя, если говорить более серьёзно, мне просто захотелось наконец отдать всего себя тому романтическому занятию одинокого пешехода, для которого места и города, мимо которых проходит его дорога, имеют только такое значение, что они помогают ему продолжать путь, не имеющий более ясной цели, чем уйти куда угодно из этого мира, anywhere out of this word (однако именно по дороге к тому, чего ты ещё не можешь себе представить, всё вокруг тебя привлекает к себе особое внимание и может иметь неожиданный смысл). Кстати сказать, остров Готланд, на который меня впоследствии пригласила Гунилла Фореен, представляет собою образцовое место для такого рода прогулок и устремлений. Но с самого начала меня вдохновляли, разумеется, сумрачные пейзажи и жилые места Карельского перешейка, где благодаря характерному русскому запустению хорошо даёт о себе знать то загадочное, что существует в этих северных приморских краях и всё ещё помогает понять таких странствующих энтузиастов минувших веков, как молодой Карл Линней или Элиас Лёнрот. Меня, однако, воодушевляли примером живые люди и вполне сегодняшнее искусство. Я даже не знаю, кого мне следует вспомнить в первую очередь75. Я давно не перестаю думать о великом (в моём понимании этого слова) бельгийце – Тьерри Де Кордье, – в жизни и в работах которого, ставших известными за последнее десятилетие, можно найти пример такого островного существования и такого отрицания нелепости, имеющей называться искусством, которые следовало считать утраченными со времён романтизма. Юра Лейдерман – мой друг, и это, пожалуй, не поможет мне сейчас убедительно объяснить, какое большое и мало с чем сравнимое значение я вижу в его сочинениях и в его работах; во всяком случае, в другой раз мне ещё придётся упомянуть о его некоторых ландшафтных занятиях, имевших для меня самый серьёзный смысл, потому что в современном искусстве трудно найти другие такие примеры, где поэтический выбор места, суть произошедшего тут дела и продолжающие эту историю записи, рисунки, а также другие произведения связываются такими отношениями, которые придают им невероятный, но безошибочный привкус реального – и к тому же окрашиваются спасительным в данном случае юмором. Вот почему, когда я принялся записывать суть «Путешествия нигилиста», Юра оказался не только моим лучшим другом, но ещё и единственным из близких людей, которому мои соображения могли быть понятны без лишних слов.