Агенты гвардии не привыкли, что им грозят отставкой те, кого они охраняют. Обычно это делал командор Гарза.

Диас до сих пор ломал голову над причинами ареста Гарзы. Странно, но Фонсека не хотел объяснять, кто именно отдал приказ о заключении их шефа под стражу и кто выдумал историю о похищении Амбры.

– Ситуация сложная, – уклончиво отвечал Фонсека. – И в твоих же интересах поменьше знать.

Но кто же отдал приказ? Диас не мог успокоиться. Принц? Сомнительно, что он стал бы рисковать жизнью Амбры. Вальдеспино? Диас не был уверен, что у епископа достаточно для этого рычагов влияния.

– Я скоро вернусь, – пробормотал Фонсека и быстро удалился якобы в поисках туалета. Вглядываясь в темноту, Диас заметил, что напарник на ходу достал телефон, нажал кнопку вызова и начал тихий разговор.

Диас остался в огромном пустом храме один. Ему все меньше и меньше нравилось загадочное поведение Фонсеки.

Следуя плавным изгибам спиральной лестницы, Лэнгдон, Амбра и отец Бенья оказались в крипте – подземном святилище собора Саграда Фамилия.

Наверное, это одна из самых больших крипт в мире, думал Лэнгдон, восхищенно осматривая просторное круглое помещение. Все точно так, как ему помнилось: ротонда, словно парящая в воздухе, под ней ряды скамеек, способных вместить сотни верующих. Теплый золотистый свет масляных светильников, расположенных вдоль стен на равном расстоянии, ложился на мозаичный пол с узорами в виде переплетенных лоз и корней, ветвей и листьев.

Крипта оправдывала свое название – в буквальном смысле «тайник». Лэнгдон не переставал удивляться, как же Гауди удалось спрятать под собором такое огромное помещение. Ничего похожего на игривую «наклонную крипту» Гауди в колонии Гуэль, здесь все – строгая неоготика: прямые увитые листьями колонны, заостренные арки, узорчатые своды. Воздух неподвижен, как будто неживой, и слабый запах ладана.

Слева от подножия лестницы открывался глубокий полукруглый альков. Там, на светлом полу из песчаника, покоилась скромная серая плита, окруженная светильниками.

А вот и он сам, понял Лэнгдон, прочитав надпись.

Глядя на могилу Гауди, Лэнгдон еще острее ощутил боль собственной потери: Эдмонда больше нет. Он возвел глаза вверх, к статуе Девы Марии на стене алькова, и вдруг заметил на постаменте странный знак.

А это еще что?

Редко случалось, чтобы Лэнгдон не узнал какой-нибудь символ. Сейчас он видел перед собой знакомую греческую букву лямбда, которая, насколько ему известно, не имеет никакого отношения к христианской символике. Этот научный символ часто используют в космологии, физике элементарных частиц, в теории эволюции. Вот только странно, что на верхушке этой лямбды находился католический крест.

Религия, поддерживаемая наукой? Никогда Лэнгдон не видел ничего похожего.

– Вас удивляет этот знак? – К нему приблизился отец Бенья. – Здесь вы не одиноки. Многие спрашивают о его значении. На самом деле это лишь особая современная интерпретация креста на вершине горы.

Лэнгдон подошел поближе и увидел рядом с символом три тусклых золоченых звезды.

Три звезды, причем расположенные особым образом. Лэнгдон сразу понял, о чем речь.

Крест на вершине горы Кармель.

– Это же крест кармелитов?

– Совершенно верно. Покой Гауди оберегает Пречистая Дева Мария Кармелитская.

– Разве он был кармелитом? – Лэнгдон с трудом мог представить, что архитектор-модернист следовал традициям католического ордена, с двенадцатого века следующего крайне строгому уставу.

– Конечно, нет, – рассмеялся Бенья. – Но именно монахини-кармелитки жили с Гауди в его последние годы и заботились о нем. Монахини верили, что он оценит их помощь при переходе в мир иной. И они сделали этой часовне весьма щедрый дар.

Дальновидно, подумал Лэнгдон, ругая себя за то, что неправильно истолковал вполне невинный символ. Наверное, бесконечные теории заговора, заполонившие газеты и эфир, заставляют во всем видеть подвох.

– Вот там книга Эдмонда? – внезапно воскликнула Амбра.

Отец Бенья и Лэнгдон повернулись на ее голос. Амбра всматривалась в полутемное пространство справа от гробницы Гауди.

– Да, – ответил Бенья. – Мне жаль, что здесь так мало света.

Амбра быстро направилась к стоявшей в полутьме витрине, Лэгдон последовал за ней. Книгу выставили в самой темной части крипты, в густой тени, которую отбрасывала массивная правая колонна усыпальницы Гауди.

– Мы обычно выкладываем здесь справочные брошюры, – объяснил отец Бенья. – Но я их перенес, чтобы освободить место для книги сеньора Кирша. Никто даже и не заметил.

Амбра уже стояла возле похожей на клетку витрины с наклонной стеклянной крышкой. Лэнгдон поспешил к ней. Под стеклом, открытая на странице сто шестьдесят три и плохо различимая в полутьме, лежала массивная книга в толстом переплете – «Полное собрание работ Уильяма Блейка».

Как и сказал отец Бенья, на странице сто шестьдесят три не было стихов – только иллюстрация. Со слов настоятеля об изображении Бога Лэнгдон пытался представить, что именно они увидят в книге. Но этого точно не ожидал.

«Ветхий днями»[102], мысленно проговорил Лэнгдон, пытаясь рассмотреть в темноте знаменитую гравюру Блейка, датированную 1794 годом.

Лэнгдона удивило, что отец Бенья назвал эту иллюстрацию «изображением Бога». На первый взгляд это действительно Бог христиан – седобородый иссохший старец, восседающий на облаках и способный дотянуться с небес до земли. Но если бы отец Бенья изучил вопрос немного глубже, он открыл бы для себя много нового. На гравюре не христианский Бог, а созданное воображением Блейка божество по имени Уризен. Гигантским циркулем он измеряет небеса, отдавая дань уважения научным законам Вселенной. Гравюра настолько футуристическая для своего времени, что столетия спустя знаменитый физик и атеист Стивен Хокинг вынес именно ее на обложку антологии «Бог создал целые числа». Вечного демиурга Блейка можно увидеть и над главным входом в Рокфеллеровский центр в Нью-Йорке – древний геометр, по обеим сторонам которого расположены две другие фигуры, смотрит вниз с барельефа в стиле ар-деко под названием «Мудрость, свет и звук».