– Ты чего?! Совсем?.. – забарахтался Андрей.

– Лежи! – прямо в ухо ему крикнул шёпотом Эркин. – Идут сюда.

Андрей как-то по-детски ойкнул и замер, вжимаясь в траву и зачем-то закрыв руками голову.

– Лежи, – повторил Эркин.

Он, не вставая, дотянулся до пня и сдёрнул их одежду, набросил на Андрея его рубашку.

– Одевайся. Живо.

Не вставая, елозя по земле, он влез в трусы. И привстал. Огляделся. Точно. Идут. И вроде… вроде…

– Беляки.

– Отваливаем.

Сидя на земле, Андрей натянул штаны и встал, застегивая рубашку.

– Давай, прикрою.

Джинсы натянуть, дальше уже можно не спешить. Эркин накинул рубашку на плечи и встал, готовый уже прикрывать Андрея, пока тот обуется. Но из-за деревьев их, видно, тоже заметили. Голоса стали удаляться.

– Отбой, – Андрей сел на землю и потряс головой. – Фу, труханулся как.

Эркин не понял слов, но кивнул, догадавшись по интонации о смысле.

– Окунемся ещё?

– С меня хватит. – Андрей огляделся. – А хорошо здесь. Давай что ли… сами посидим.

У Андрея оказались полбутылки выпивки и рыба, Эркин достал купленный по дороге хлеб. Разложили на пне. Андрей выдернул скрученную из обрывка газеты затычку.

– Ну, с материнским днём тебя.

Он глотнул и протянул бутылку Эркину. Но тот мотнул головой, отказываясь.

– Не пьёшь, не куришь, – усмехнулся Андрей. – Зря. В рай все равно не пустят.

– Доберусь до рая, а там видно будет, – ответил шуткой Эркин. – Может, и вломлюсь. А сам? То дымишь, то нет. И с выпивкой…

– Иногда хочется. – Андрей задумчиво вертел бутылку, бултыхая и разглядывая мутную желтоватую самоделку. – Сегодня я б напился, – и поднял на Эркина светлые, неуловимого цвета, серо-голубые глаза. – Придумали же, сволочи, День Матери. А я… я и помню её плохо. Так… Руки помню. Как она меня умывает… Смешно, а? Она всё за чистоту беспокоилась. Чтоб мы руки перед едой мыли.

– Вас… у неё много было? – медленно спросил Эркин.

– Трое… а может и четверо, – Андрей неуверенно пожал плечами. – Били меня сильно, перезабыл, что… до этого было. Я ж в лагерь из приёмника попал, спецприют для перевоспитания. Мы стукачонка одного придушили ночью. И всей спальней… вперёд и не оглядываясь. Это помню. И дальше помню. Может, и путаю, что за чем, но помню. А её плохо…

Эркин машинально, не чувствуя вкуса, жевал. Хлеб ли, рыбу ли, не всё ли равно?

– Иногда вдруг вспомню, прямо как увижу, и тает всё. Будто и не со мной было. И вроде сёстры были. Помню девчонок, они вроде старше были… А… у тебя как?

– Мне нечего помнить, – тихо ответил Эркин. – В питомниках сразу отбирают, дают другим. Выкармливать. И меняют. Чтоб не привыкали, наверное.

– Это… со всеми так? – глухо спросил Андрей.

– В имениях до года разрешают держать. Ну, кто родил. Они и кормят. А потом отбирают и продают.

Эркин говорил спокойно, даже лениво. Так объясняют давно известные, не очень-то важные вещи. Только на упиравшемся в пень кулаке посветлела натянувшаяся кожа, да привычно опустились веки, пряча глаза под ресницами. И Андрей отвёл глаза, давая ему время справиться с лицом.

– Парни, а парни, дайте глотнуть.

Они вздрогнули и оглянулись. Как эта ведьма только подобралась так тихо?! Сама толстая, а руки и ноги костлявые, торчат, в грязной рванине, седые лохмы, на лицо и поглядеть страшно, и не поймёшь, кто по цвету, бурая какая-то… Ну, ведьма и есть.

– Дайте, парни, – канючила она. – Мне б глотнуть только. Горит всё.

– Давай, – не выдержал Андрей. – Во что тебе?

Такая она грязная, страшная, что он побрезговал дать ей бутылку. Она захихикала, подставила трясущиеся ладони.

– Ты ж прольёшь больше! – возмутился Андрей.

– Ты налей, а уж я не пролью.

– Ну, смотри, второго раза не будет, – предупредил Андрей.

Но как только он наклонил бутылку, вся дрожь из её скрюченных пальцев исчезла. Не пролив ни капли, она одним глотком осушила пригоршню, чавкая, облизала мокрые ладони и пальцы и ловко подхватила обгрызенную Эркином рыбью голову, валявшуюся рядом с пнём.

– Бог вас наградит, парни, – она торопливо засовывала в беззубый рот рыбью голову. – Может, и вашим матерям кто нальёт.

У Эркина вспух, запульсировал на щеке шрам, у Андрея натянулась на скулах кожа. Она, шамкая, бормотала благодарности, не отводя глаз от бутылки.

– А ну вали отсюда! – вдруг рявкнул Андрей.

И она сразу попятилась, засеменила.

– Что вы, парни, я ж глоток только… Бог вам даст, парни…

Андрей беспомощно выругался ей вслед. Эркин встал.

– Пошли отсюда.

Андрей осмотрел остаток водки, будто решая, что с ней делать, понюхал.

– Дрянь какая-то.

– Оставь тогда, – Эркин заправил выбившуюся рубашку, огляделся. – Вон уже… шакалы ползают.

Андрей тоже заметил таящиеся в тени за кустами фигуры и засмеялся.

– Эти-то… Они тебе и не то выпьют. Пусть их.

И поставил бутылку на пень рядом с рыбьими ошмётками.

Они поднимались по склону, не оглядываясь, и не видели, какая молчаливая беспощадная драка завязалась у их объедков.

Уже миновали свалку, возвращаясь в город, когда Эркин нарушил молчание.

– Я смотрю, ты не пьянеешь совсем.

– Когда как, – Андрей поправил накинутую на плечи куртку. – Сегодня не берёт чего-то.

– Бывает, – кивнул Эркин.

Город наплывал на них сумерками, пьяным шумом, разноголосой музыкой.

К четырём часам Женя всё сделала. Дом блестел, печенье готово, отмытая тоже до блеска Алиска в лучшем платьице всё поняла и усвоила. Женя перебрала свои наряды. Но ничего, кроме юбки от костюма и кофточки, придумать не смогла. А если… нет, сарафанчик, переделанный для бала, никак не годится. Ну что ж, расстегнём у блузки воротничок и сделаем её навыпуск с кушаком из ленты. Пожалуй, так будет неплохо.

– Какая ты красивая! – убеждённо сказала Алиса.

Женя засмеялась и чмокнула её в щёку.

– Ты всё поняла?

– Ага.

– Говоришь только, когда спросят, в разговоры не лезешь, за столом ничего не хватаешь. Я всё сделаю сама.

– Ага, – вздохнула Алиса.

– Ну вот, а пока никого нет, я тебе почитаю.

Женя читала Алисе до без четверти пять. Потом попросила дочку поиграть самой и, не зная, куда себя деть, прошла на кухню. Кухня, как и комната, сияла необыкновенной чистотой. На всякий случай. Женя подошла к окну. Улица залита солнцем и пуста. День Матери – семейный праздник. Гости – редкость, в основном, поздравляют и навещают матерей. Ну что ж, у неё всё не как у людей, будет и это…

В пять минут шестого пришли Ирэн и Этель.

– Боже мой, это ваша дочка? – восхитилась Ирэн. – Какая прелестная девочка! Как тебя зовут, детка?

– Элис, мэм, – Алиса изобразила нечто