Должно быть, спала Нэнси крепко. Проснулась она уже в сумерках; дверь в спальню была открыта, в коридоре горел свет. Пчелы угомонились. Прикроватные часы показывали девять. Голова еще болела, но гораздо меньше.

– Привет, – сказал Тедди, когда жена спустилась из спальни. – Миссис Краутер сказала, что ты слегла с мигренью, и я решил тебя не будить. – (Нэнси подозревала, что няне досталось по первое число от мужа и «старика».) – Миссис Краутер я немного заплатил сверху за то, что она меня дождалась. Помнишь, утром я заметил, что ты бледная, – значит, это мигрень. Ужинать будешь? Поджарить тебе отбивную?

Мигрень прошла, но вообще голова теперь болела немного чаще, чем прежде, хотя настолько пугающих приступов, как тогда в амбулатории, больше не повторялось.

– Думаю, у вас довольно напряженная работа, – сказал окулист, когда она пожаловалась, что в левом глазу иногда возникает волна света – небольшая мерцающая золотистая полоска, на самом-то деле довольно красивая. – Глазная мигрень, – сказал врач, осматривая ее глаз и придвигаясь так близко, что на Нэнси пахнуло перечной мятой, которую он пожевал, чтобы замаскировать (практически безуспешно) луковый дух, оставшийся после обеда. – При такой мигрени болей может и не быть, голубушка.

Врач, добродушный старикан, практиковал уже много лет. Чтобы приободрить пациентку, он похвалился, что знает о глазах все досконально.

– А иногда, когда я долго пишу на доске, – продолжала Нэнси, – у меня перед глазами все расплывается, будто очки намазаны вазелином: читать и писать просто невозможно.

– Это однозначно глазная мигрень, – поставил диагноз врач.

– А на днях у меня была мигрень настоящая, – добавила Нэнси, – и в целом головные боли участились.

– Вот оно как, – пробормотал доктор.

– У моей матери часто болела голова, – сообщила она, вспоминая, как мама, еле влачившаяся по ступенькам к себе в затемненную спальню, объявляла дочерям с грустной, обреченной улыбкой: «Очередная голова». Дочки смеялись (но только когда боль отпускала – жестокости в них не было). «Гидра», – любовно поддразнивали они. «Только добрая, – спохватывалась Милли, – дорогая, любимая Мамочка Гидра».

Впоследствии Нэнси спрашивала себя, не предчувствие ли побудило ее именно в тот вечер предложить, чтобы они втроем переехали в город, где жизнь будет проще. Однако, выходя от окулиста с рецептом на очки для чтения («В вашем возрасте это дело житейское, голубушка, тревожиться не о чем»), она уже переключилась на чай с подрумяненными булочками, которыми собиралась побаловать себя в ближайшем кафе, прежде чем сесть на велосипед и отправиться в изнурительную поездку домой. Стояла жара, а машину взял Тедди. Он собирался на сельскохозяйственную выставку вместе с Виолой, которую с трудом уговорил составить ему компанию. Нэнси умирала от усталости, но надеялась, что чай придаст ей сил.

Так и вышло; пока она набирала мелочь, чтобы расплатиться с официанткой и оставить немного сверху, ее посетила мысль, что у них с Тедди (и даже у Виолы, хотя для нее это пока не страшно) в жизни год за годом ничего не происходит – им только прибавляется лет. Все идет заведенным порядком. Движется по накатанной колее. Почему бы им не встряхнуться, не отважиться на что-нибудь новое?

– По накатанной колее? – переспросил Тедди, и по его лицу пробежала тень огорчения.

Устроившись в постели с библиотечными книгами и прочими атрибутами домашнего уюта, они потягивали какао – вот она, «колея», подумала Нэнси. Ей вспомнились слова свекрови: «От брака тупеют».

– Не в обиду тебе будь сказано, – добавила Нэнси, но муж, совершенно очевидно, не внял.

Однажды на выходных, незадолго до переезда в Йорк, когда Нэнси доставала из духовки жаркое, ее вдруг перестала слушаться левая рука, и противень вместе с содержимым грохнулся на пол. Должно быть, Тедди услышал шум: прибежав на кухню, он спросил:

– Ты не поранилась?

– Да нет. – Она в расстройстве обводила глазами баранину с картофелем и брызги горячего жира, заляпавшие всю кухню.

– Не обожглась? – встревожился Тедди.

Она уверила его, что нет.

– Какая же я неуклюжая тетеха.

– Сейчас принесу тряпку.

– Наверно, я еще не привыкла к новой плите и чего-то не рассчитала. Бедный барашек, – добавила она с грустью, как будто кусок мяса был ей старым другом. – Думаешь, можно его спасти – собрать и сделать вид, будто так и было? – Баранья нога была вся в пыли, а ведь до этой аварии Нэнси считала, что полы в доме безупречно чистые. Она мысленно упрекнула себя за нерадивость. – Может, промоем под горячей водой? Во время войны мы бы не дали ему пропасть. Впрочем, у нас осталась морковь, – добавила она с надеждой. – И мятный соус.

Тедди рассмеялся и сказал:

– Пожалуй, я разогрею фасоль и приготовлю омлет. Трудно представить, чтобы Виола в качестве воскресного обеда стала жевать морковь.

Случались и другие недомогания: онемение и покалывание в предательской левой руке, головные боли, а однажды разыгралась нешуточная мигрень: началась в пятницу вечером и отпустила только в понедельник утром. Тогда Нэнси решила обратиться к их новому участковому врачу в надежде получить рецепт на сильнодействующие болеутоляющие таблетки. После каких-то непонятных испытаний, как при проверке на опьянение – пройти по прямой линии, повертеть головой туда-сюда, – молодой доктор сказал, что во избежание медицинской ошибки запишет ее на консультацию в стационар, где работает его наставник, специалист с большим опытом.

– Но оснований для беспокойства нет, – добавил он. – Вы, наверное, правы: это мигрень.

Как видно, оснований для срочности тоже не было: к тому времени, когда в почтовом ящике оказалось направление на консультацию, Нэнси уже стала думать, что о ней забыли. Делиться с Тедди она не захотела. К чему раньше времени сеять панику (у них в семье паникером был он, а не Нэнси)? Она предполагала, что диагноз окажется неопределенным и она окончит свои дни, как мама, которую доконала «очередная голова». Но сомневалась, что сможет так же стойко переносить эти муки.

В день консультации стояла чудесная весенняя погода; выходя после урока из школы («Вернусь к большой перемене»), Нэнси решила прогуляться до больницы пешком. Спланировав свой маршрут, она могла бы пройти часть пути вдоль средневековой городской стены и полюбоваться нарциссами – их «золотистым шествием», как говорилось в одной старой колонке Агрестиса. Пару лет назад Тедди «околдовали» дикие нарциссы, неожиданно возникшие перед ним во время лесной прогулки.

Он до сих пор сочинял свои «Записки натуралиста». Всего ничего, убеждал он (себя), – небольшая колонка всего раз в месяц; одно удовольствие: выехать за город, можно и всей семьей, захватить с собой бинокль, устроить пикник.

– Я понимаю, это не то же самое, что жить на природе… «в глухомани», – добавлял он со смыслом, – но ничего не поделаешь. «Краевед» пока не нашел мне замену.