Должно быть, пока он отвернулся, она достала его из чехла, притороченного к багажнику мотоцикла. Он же знал, знал, что нельзя спускать с нее глаз. Неужели все напрасно и он все равно сейчас погибнет? Но София вдруг уперла ружье прикладом в песок и обратила дуло под собственный подбородок.

– Боренька, я ведь знала, знала, что однажды мы встретимся. Я верила в это, только тем и жила. Потому что… Прости меня, брат мой, единственный друг мой, моя лучшая половинка. Я так страшно виновата перед тобой. Я не смогла тебя спасти, я предпочла собственную жизнь, не понимая, что без тебя ее не будет.

Не выпуская одной рукой ружье, вторую она протянула по направлению к Берканту. Лицо ее, тронутое розовым отблеском зари, исказилось, в глазах задрожали слезы. Беркант понимал, что она не видит его, несмотря на то что не сводит с него глаз, обращается к нему. Должно быть, сквозь его облик перед ее взором проступали черты Бориса.

– Мысли путаются… – потерянно, жалобно пробормотала София. – Знаешь, Боренька, наверное, я никогда не была по-настоящему свободна. И только обняв Берканта, погрузив руки в его волосы, я обрела себя. Я ни на секунду не сомневалась, что тот, кого я искала столько лет, теперь со мной навсегда. Он позволил мне быть с ним самой собой, властной и мягкой одновременно, доверчивой, любящей, настоящей… Он позволил мне быть сильной, а самому себе быть слабым. Вместе мы были такими, какими природа задумала нас изначально.

Беркант вслушивался в ее слова, и в памяти его невольно всплывали эпизоды ушедшей весны. Глаза Софии, ее губы, упрямая усмешка, руки, такие сильные и вместе с тем нежные. Узнать ее в этом сидящем перед ним измученном, помешанном существе, судорожно сжимающем ружье, было невозможно. И все же он видел ее, видел сквозь осыпающиеся осколки жестокой маски, как, должно быть, она видела в нем потерянного брата.

Неужели, то, что она говорила, могло быть правдой? Неужели они действительно были задуманы друг для друга самой природой? И так нелепо погубили все это, растратили, уничтожили…

– Мне так хотелось верить, что мы будем счастливы, Боренька… – отчаянно всхлипывая, выговорила София. – Так хотелось, чтобы меня любили… Не вышло… Меня никто не любил за всю мою жизнь. Только ты, Боренька. И он не полюбил меня тоже. Что же, так было суждено. Это мне наказание за то, что я забрала твою жизнь. Она была права, наша мать. Это я должна была умереть, чтобы остался жив ты. Я не понимала этого тогда, но теперь я это исправлю. Исполню ее волю. Ты должен жить, потому что ты лучше меня, чище, красивее. Потому что тебя все любили и будут любить. А меня не любил никто, да и любить-то было не за что. Я уступлю тебе место, так будет правильно. Я столько времени жила за нас двоих, я смертельно устала, я так устала, устала… Боренька, поживи теперь ты вместо меня. А я, я отдохну… Отдохну…

Беркант, стоя на коленях, ощущая, как рассыпается под пальцами уже начинающий теплеть песок, сквозь набрякшие от слез веки увидел, как она положила пальцы на спусковой крючок. Вот оно! Ему даже ничего делать не придется. Она прикончит саму себя, ему же останется только как-нибудь выбраться к деревне. Зная, что никто не преследует его, не дышит сзади в затылок, сделать это будет не в пример проще.

Сейчас она нажмет на спусковой крючок, и эта голова, больная, наполненная жуткими идеями, проницательная и изворотливая, разлетится вдребезги. И Софии не станет.

Беркант на секунду отвел глаза, а затем вдруг, сделав резкое движение по направлению к ней, выкрикнул сорванным голосом:

– Сонечка, подожди, не делай этого?

– Почему? – едва слышно прошептала она, потерянно глядя на него.

– Не делай этого, – повторил он, аккуратно подбираясь все ближе и ближе, боясь моргнуть, чтобы не потерять зрительный контакт.

Почему-то ему казалось, что только его взгляд сейчас удерживает ее от последнего шага. Только эта тоненькая, натянувшаяся между ними нить, которую, кажется, можно разорвать легким дуновением ветра, хранит ее жизнь. И не в его силах было эту нить разорвать. Что бы она ни сделала с ним, как бы жестока ни была, он не сможет этого сделать. Может быть, он впервые в своей жизни ощутил сейчас ответственность за другого человека, понял и принял ее. Может быть, просто пожалел всем сердцем это больное измученное существо, почти утратившее человеческий облик. Но Беркант вдруг очень остро ощутил, что не может дать Софии умереть. Они связаны, связаны неразрывно. И если он не попытается протянуть ей руку, то и сам окончательно ухнет в кромешную мглу.

– Посмотри на меня, сестренка, – голос срывался, но он изо всех сил старался произнести эти слова твердо, как, по его представлению, мог бы сделать это ее брат. – Ты же знаешь меня, я слаб, нерешителен. Мне не справиться без тебя, София. Ты нужна мне! Ты очень мне нужна! Не делай этого, умоляю тебя. Пусть никто не любит тебя. Я, я люблю! Ты мне нужна, нужна!

Все так же двигаясь на четвереньках, Беркант подобрался к ней почти вплотную. Ему нужна была лишь секунда, одна секунда, когда София отвлечется от своей цели, ослабит контроль. И он выиграл ее. На лице ее отобразилось замешательство, глаза заморгали, и Беркант, вдруг резко, пружинисто вскочив на ноги, выбил из ее рук ружье. Грянул выстрел, эхом прокатившийся по бескрайней пустыне. С возвышавшегося чуть в стороне могучего древнего дерева, хрипло вскрикнув, сорвалась какая-то темная птица. Ружье отлетело в сторону, София же, сбитая с ног неожиданным толчком, ухватилась за Берканта, стараясь не потерять равновесие. Он, однако, удержать ее уже не смог, и они вместе рухнули на песок.

Беркант держал Софию в объятиях, чувствовал, как та, всхлипывая, прерывисто дышит ему в шею, и шептал, касаясь запекшимися губами колючего ежика на виске:

– Ты нужна мне. Ты мне нужна…

– Доктор Густавсон, вы представляете себе, что такое пустыня? – покосившись на него и дернув мясистым носом, спросил на плохом английским полицейский-марокканец.

– Спасибо, представляю. Не забывайте, что дом, о котором шла речь, принадлежит мне. Я жил здесь неделями, когда работал над своими научными трудами.

– И все же я сомневаюсь, что вы во время своих приездов уходили в пустыню достаточно глубоко, – хмыкнул полицейский. – Она огромна, доктор Густавсон, и однообразна. Ориентиров, способных помочь отличить один ее участок от другого, практически нет. Мы кружим здесь уже три часа, а можем прокружить несколько суток. И с тем же результатом.

Карл выглянул в окно мчащегося по песку джипа. Поиски они начали на рассвете, теперь же солнце уже стояло высоко над землей, раскаляя воздух, поднимая над рыжим песком душное марево. Бескрайний, безжизненный простор цвета охры, барханы, пологие горы. Лишь изредка покажется высохший корявый куст, высокое дерево или протянувшиеся на горизонте шатры бедуинского стойбища. Он и сам понимал, что найти Софию и Берканта здесь будет трудно. Что оба они могли уже потерять сознание от солнечного удара или обезвоживания.

– Они не могли отойти далеко от деревни, – тем не менее скупо возразил он полицейскому. – Нужно продолжать поиски, я чувствую, что скоро мы выйдем на них.