– И тем не менее вы могли бы ко мне прислушаться.

Гусман кивнул, но он ее не слушал, даже теперь. Его внимание было сконцентрировано на автоматической входной двери отделения неотложной помощи. На крыльце неподвижно стояла Марианна Барретт Коньерс. Двери открывались и закрывались, и им было то видно, то не видно ее. Это напоминало детскую игру «ку-ку». Долорес стояла рядом, все в той же серой униформе, и пыталась убедить свою хозяйку шагнуть вперед. Наконец Марианна вошла внутрь. Долорес осталась на улице.

– А сейчас, – сказал Гусман, – кажется, последний кусочек головоломки станет на свое место.

Марианна выглядела скованной и бледной, как привидение. Тесс не могла не вспомнить Страшилу Рэдли[211], только что выбравшегося из своего дома, чтобы спасти двоих детей, которых он полюбил. Только Страшила был не таким жутким, как Марианна.

– Вы хотели меня видеть, сержант Гусман?

– На самом деле я хотел, чтобы вы пришли сюда и сказали кое-кому спасибо.

– За то, что спасли Эмми? О, я благодарна…

Гусман выставил руку перед собой.

– Хватит этой чепухи. Неужели за двадцать один год нам было ее мало? Конечно, вы можете благодарить Тесс за то, что не дала вашей крестнице отправиться в полет, если хотите. Но мне кажется, вы обязаны ей больше за то, что она наконец поставила точку в деле, в котором вы долгое время являлись главной подозреваемой.

После этих слов на Гусмана устремился изумленный взгляд, но смотрела на него Тесс, а не Марианна. Последняя просто втянула воздух и скорчила гримасу, будто перед ней было что-то противное на вид.

– Все эти годы я задавал вам вопросы, а вы всегда отвечали, что ничего не знаете. Вы все время говорили, что ничего такого не было, что это все дешевые сплетни. Вы скрывали мотив убийства своего мужа двадцать один год. Почему?

– У меня были свои… подозрения, – сухо произнесла Марианна. – Я не из тех, кто повторяет злые и порочные истории.

– Ладно, тогда вот вам мое подозрение. Той ночью вы приехали в «Эспехо Верде». Вы собирались разобраться с вашим мужем за измену с вашей лучшей подругой. Но когда вы там оказались, они уже были не в состоянии говорить, верно?

Марианна отказалась сесть и продолжала стоять перед ними, чинно сложив руки на сумочке, на лице у нее не отражалось никаких эмоций.

– Я пошла туда, чтобы понять, можно ли как-нибудь сделать так, чтобы все наладилось. Лолли быстро надоедали мужчины. Ей бы и Фрэнк надоел. У нее не было причин отбивать его у меня, если она собиралась потом его бросить. Если дело было в деньгах, на которые она собиралась открыть свой ресторан, отдельно от Гаса, я дала бы ей денег и так. Я только не хотела отдавать ей своего мужа. Но когда я пришла, Лолли уже… не было.

– Она была мертва, черт побери! – сказал Гусман. – Вы могли бы хоть раз в жизни назвать вещи своими именами?!

Марианна не пыталась скрывать презрительного отношения к этому человеку. Она могла говорить эфмемизмами, подумала Тесс, но в глубине души была вредной и высокомерной ханжой. Она ставила классовую принадлежность выше расовой и поэтому не могла вынести, что полицейский разговаривает с ней подобным тоном.

– Там было темно, и я споткнулась о тело Лолли, когда вошла. Ее, или Пилар, точно я никогда не знала. Помню, испачкалась в крови, она была у меня на руках и коленях, на костюме. Я пошла на кухню. Именно там я и увидела Фрэнка.

На ее лице появились слезы, размывшие верхний слой макияжа. Но она, казалось, их не замечала.

– Иногда тебе причиняют боль, и ты говоришь: «Да чтоб вы сдохли!» – а потом видишь, что они действительно мертвы. Затем чувствуешь себя виноватой, потому что думаешь, что это случилось из-за твоего желания. Не помню, как долго я стояла там, пока не осознала, что Эмми плачет в маленькой комнатке за кухней. У нее был мокрый подгузник, и я его поменяла. Наверное, тогда и искачкала ее кровью. Она была взволнована и хваталась за меня. Это была всего лишь маленькая девочка, которая осталась одна в темноте и плакала, но никто к ней не шел. Я уложила ее спать и только после этого ушла. Через час я уже переоделась и пошла на вечеринку в доме Гаса. По дороге позвонила в полицию из телефона-автомата и сообщила, что слышала, что в ресторане плачет ребенок.

Тесс сидела и пыталась переварить все услышанное: это Марианна обнаружила тела, это Марианна оставила кровь на Эмми. Маленькая девочка ничего не видела, у нее не было никаких потаенных воспоминаний. Все, что Эмми было известно о крови и смерти, было навеяно ее собственным воображением.

– Мне пригодилась бы эта информация, – сказал Гусман. – Двадцать один год назад, десять лет назад, даже на прошлой неделе – я бы как-нибудь нашел ей применение.

– Но я действитльено ничего не знала. Мне никогда не приходило на ум, что за убийствами стоял Гас. Я всегда полагала, что это было ограбление. А если бы стало известно о Фрэнке и Лолли… ну уж нет.

– Что? – спросил Гусман.

– Люди стали бы говорить об этом.

Тесс потерла глаза, желая, чтобы когда она снова откроет их, Марианна уже исчезла. Ей было хорошо известно, что гордость заставляет людей делать глупые поступки – к примеру, ей самой именно гордость не позволила что-либо предпринять, когда она получила первый конверт от Ворона. Между первой завуалированной просьбой о помощи и ее решением поднять трубку телефона и позвонить его матери прошла целая неделя. Может, начни она искать его сразу, все оказалось бы совсем по-другому? Что бы сейчас с ней было? Что сейчас было бы c ним?

– Мисс Монаган?

– Да-да, – Гусман ответил за нее.

– Он в сознании, но еще очень слаб. Вы можете с ним увидеться. – И предупредительный взгляд на Гусмана. – Но офицерам пока рано с ним разговаривать. И не надо пытаться заставить его заговорить.

Тесс вскочила на ноги, но тут же пожалела об этом. Она сдала кровь, а потом отказалась от булочки, предложенной Гусманом, и теперь от того, что она резко встала, у нее закружилась голова. Она чуть не потеряла сознание, и это вызвало у нее гнев. Последней мыслью было: Ворон пришел в сознание, а она его теряет. В этом была какая-то странная симметрия. Тесс пошатнулась и стала падать на Гусмана, как в том идиотском психологическом упражнении, которое делают, чтобы научиться доверять друг другу. Она упала, твердя себе, что больше не будет такой дурой, доверившейся другому человеку. Разве что за исключением Ворона. «Просто гравитация, – сказала она себе. – Проклятая гравитация, как всегда, со своими штучками». Она беспомощно падала, не в состоянии ничего предпринять. Ничего.

Это было последним, о чем Монаган подумала.

Я всегда его любила.