– Хорошо. Эмми тебя знает и не будет беситься из-за тебя. Ты даже по-своему ей нравишься. Помню, как она внимательно рассматривала твою фотографию, что я сохранил. Ту, что напечатали в газете: ты вместе с Эсски.

– Ту, что ты показал миссис Нгуен, чтобы пробраться в мою комнату в мотеле «Ла Касита».

Он ее не слушал. Он изучал ее лицо отрешенным взглядом художника, будто собирался в очередной раз запечатлеть.

– Твои волосы запутаются, если ты их будешь сушить вот так, – проговорил он. – Лучше расчесать.

– Кажется, у меня в рюкзаке нет расчески. Я не планировала на сегодня пижамную вечеринку.

– Зато у меня есть. У меня и зубная щетка имеется, если тебе нужно.

Он вышел из комнаты и вернулся и с тем и с другим, явно довольный собой.

– Ты давно готовился к эвакуации, да? – спросила Тесс.

– Нет, но мне хватило ума прихватить с собой пару вещей, прежде чем скрыться. У меня был большой выбор туалетных принадлежностей, но никаких денег и еды. Первую ночь я провел в Брекенридж-парке, а потом добрался сюда на попутках с бригадой поденщиков, которые ехали на соседнее ранчо.

– Ты не думал, что здесь могли сохранить наблюдение?

– Конечно, думал. Но, к счастью, ты нашла второй труп в Сан-Антонио, и после этого все внимание переключилось туда, – видно было, что он гордился своей сообразительностью. – Я не включал свет, чтобы никто меня не заметил, но, насколько мне известно, помощники шерифа сюда не заглядывали. Должен признаться, я немного горжусь собой. Не каждый способен уйти от Тесс Монаган дважды.

– Давай расческу, пока у меня волосы совсем не высохли в этой духоте.

Он покачал головой:

– Нет, ты не сможешь сделать, как надо. Я видел, как ты причесываешься. Ты просто пытаешься заставить их тебя слушаться. Повернись-ка, девочка, и не хнычь. А то мы сейчас все сострижем и сделаем тебе более простую в уходе прическу.

Так ее мать говорила ей, когда она была маленькой. Она даже не помнила, что рассказывала ему об этом, но он все запомнил. Ворон все запоминал.

Тесс села на край сложенной постели спиной к нему. Он расплел ей косу и проредил ее пальцами. Но когда он принялся работать расческой, его движения стали нежнее. Он неторопливо накручивал кончики на пальцы, поднимал тяжелую массу волос, чтобы расчесать тонкие завитки на затылке. Ливень усилился, и было трудно себе представить, что в комнате может быть еще темнее.

– Тебе стоит носить высокую прическу, – сказал Ворон, собирая ее волосы в пучок наверху.

– Джеки показывала мне, как их поднять, чтобы я не была похожа на старую деву с плюшкой на голове. Но у меня по-нормальному не получалось.

– Джеки?

– Это моя новая подруга. У нее есть маленькая дочь, Лейла, ты бы ее полюбил.

– Я люблю тебя, – сказал он очень осторожно. – Было время, когда у меня пропало это чувство, но потом я снова полюбил.

Она сидела к нему спиной, и так было проще говорить правду, но труднее понять, было ли это правдой. Она не могла сказать, что ее любовь тоже пропала и вернулась, потому что не была уверена, действительно ли любила его раньше. Она не могла сказать, что будет любить его веки вечные – ведь она только что призналась, что не знала, сможет ли испытать подобное хоть когда-нибудь. Но Ворон не требовал объяснений прошлого, ни обещаний о будущем, поняла она. Ему было достаточно текущего момента.

– Я тоже тебя люблю.

Он отложил расческу, прижался лицом к ее волосам и шее, обхватил руками талию. Ворон обнял ее крепко, как изнуренный пловец, цепляющийся за веточку или припадающий к земле, проведя много времени в бурлящей воде. И все же он не спешил, как той ночью неделю назад. Тогда он был зол на нее, поняла Тесс, и скрывал свой гнев под маской страсти. Ворон обнимал ее, и она позволяла ему это делать, ощущая, как набирают силу ее чувства. Она ощущала дождь, темноту, текстуру досок пола, тени от потоков воды на стенах. Наконец она высвободилась, но лишь затем, чтобы снять с себя мокрую футболку и повернуться к нему лицом.

Она дома.

* * *

Наутро, как и обещали миссис Нгуен и Крис Марру с Пятого канала, стало прохладно и свежо. Был настоящий осенний день вроде тех, какие Тесс принимала как должное в Балтиморе. Но теперь она ничего не принимала как должное.

Сонно поморгав глазами, она обвела взглядом дом. Где-то был включен душ, негромко шумела сушилка. Должно быть, предусмотрительный Ворон стирал ее одежду. Его забота, которая раньше бесила ее, теперь казалась сексуальной. Она подумала, осталось ли у них немного времени, чтобы он о ней еще позаботился, перед тем как они отправятся в город. Она посмотрела на свои швейцарские армейские часы – единственную вещь, которую ей удалось сохранить на себе этой ночью. Те показывали девять утра. Парад начинался в час, но им стоило выехать поскорее, если они хотели помешать Эмми.

К ее удивлению, в сушилке оказалось лишь несколько кухонных полотенец. Может быть, он вывесил ее одежду во дворе под сияющим теперь небом. Но из окна ничего нельзя было увидеть. Она постучала в дверь ванной и открыла ее, не дожидаясь ответа. Вода хлынула наружу, как если бы душ был включен уже долгое время.

Так и было. Если Ворон и принимал душ, то не сейчас. Он снова исчез.

Она начала искать свои туфли, но не нашла. Голая и босая, она выбежала из дома к мощеной дорожке, где вчера оставила машину. Ее там не оказалось, и это уже не вызывало у нее удивления. Вероятно, он включил душ и сушилку только для того, чтобы заглушить шум заводящегося двигателя.

Вернувшись в дом, она увидела то, что должна была заметить раньше. Еженедельник лежал открытым на кухонном столе, и на странице с сегодняшней датой, второго ноября, было нацарапано сообщение:

Я сам это начал и сам должен закончить.

С любовью, В.

P.S. Боюсь, из еды здесь осталась только свиная тушенка с бобами.

Проклятое рыцарство. Ворону было мало спасти Эмми, он хотел еще и уберечь Тесс, бросив ее здесь со свиными консервами с бобами и шерстяным одеялом. Но что она могла сделать, голая и босая, в двадцати с лишним милях от Сан-Антонио? Раз ему так важно играть в сэра Галахада в одиночку, пусть будет так. Она отправилась обратно в гостиную и, за неимением лучших занятий, начала просматривать альбом Эмми.

Забавно, как меняется восприятие. Теперь, когда она обо всем узнала, она смотрела на фотографии по-другому. Клей пытался скрыть свои чувства, а Эмми не волновало, узнает ли кто-нибудь о том, что она чувствует. Они так и не изменились с тех пор.

Но как можно было объяснить печальный взгляд Гаса и его беспокойное выражение лица? Что он там видел? Что означал его взгляд, прикованный к Эмми? Тесс изучала полароидный снимок, единственный сохранившийся из тех, где была запечатлена живая Лолли. Он был сделан менее чем за две недели до убийства, если верить дате, указанной снизу. Все пятеро улыбались, не зная о своей судьбе. Лолли сидела в центре, а обе семейные пары – с обеих сторон от нее. Лолли, Гас и Айда, Фрэнк и Марианна. Двое должны были умереть, двое – развестись, одна – овдоветь. Три женщины смотрели в камеру. Двое мужчин смотрели на Лолли.