Вдруг кое-что заставило меня позабыть обо всем на свете. Ладонь, опиравшаяся на стену, ощутила проем, за которым могла оказаться дверь или окно. Я принялся проверять свою догадку так судорожно, что чуть все, что выиграл, не потерял: поскользнулся.

Да, тут была действительно дверь — узкая, но высокая. Я принялся нащупывать дверные петли и обнаружил задвижку, которую тут же отодвинул осторожно, после чего толкнул дверь от себя. Она начала медленно открываться. Нет, эти строители…

Строители эти, долбаки, просто сунули мне по волшебной палочке в каждую руку. Куда эта дверь могла меня привести, я не задумывался. Заглянул в образовавшуюся щель. Повеяло свежим оттуда. Ночным воздухом. Ночь была прозрачной и светлой, как всегда на Венере.

Я выбрался и увидел балкон, который тянулся снаружи вокруг башни и исчезал за изгибом круглой стены. Притаившись в проеме, я принялся наблюдать за тем, что происходит вокруг. Пока мне как будто ничего и не угрожало. Прижимаясь к стене, как к возлюбленной, я потихоньку преодолел балкон. Вдруг истошный женский крик опять взвился в ночной тишине, вроде подстреленной птицы.

Раньше он был едва различим из-за толстых башенных стен, теперь стал отчетливо слышен. Совсем рядом. Совсем рядом это. Душительство. Неожиданно мне в голову пришла забавная мысль: сам едва выбрался, а уже проклятый мой маниакальный гормон справедливости требовал разобраться, дать кому-то спасение, а кому-то по роже. Я двигался в том направлении, откуда донесся крик. Терпи, голубушка, сейчас мы тебя… ну и их. Видимо, где-то поблизости находился еще один бесплатный аттракцион. Только он, в отличие от моего, назывался иначе — Семь душных петель…

Я передвигался вдоль круглой стены, и вскоре передо мной открылось светлое здание, расположенное в десяти шагах от башни. Сердце радостно вздрогнуло — мой балкон соединялся с карнизом соседнего здания узким переходом.

В это мгновение снова послышались крики. Они явно доносились из того самого дома, через который мне предстояло бежать. Я стремительно ринулся по переходу. Попав на противоположную сторону, я медленно и осмотрительно двинулся по карнизу. Канатоходец из меня тот еще, руки и ноги тряслись, да кураж скруглял эти углы. Карсон Нейпир всегда будет рядом, всегда разберется с любым аттракционом. И пусть скула больше колена, синяки — в два ряда, плечо ноет, как у целой группы упавших с карниза, но я не сдамся. Как учили и гуру, и папа.

За углом здания уже показалось освещенное окно, мимо которого мне нужно было пройти. Я уже решил повернуть обратно, чтобы не быть замеченным из комнаты, как вдруг снова услышал тот же крик. Сейчас все женские голоса мира казались мне голосом Дуаре, поэтому я поспешил. И ради нее кого хочешь нынче спас бы. Без позы, это правда. Во власти своего психоза по делу справедливости.

Отбросив всякую осторожность, я подошел к окну.

Оно было распахнуто.

Увидел я женщину, привязанную к широкой койке. Как мило. В духе здешних нравов. Не удивлюсь уже, если окажется, что тут никакая не драма, а просто чудесный домашний пикник. Мамуля привязана: плохо настрогала обед. А папуля, державший в руке нож, просто хочет показать ей, как надо это делать пра-правильно.

Семейка лежала так, что мне не удавалось разглядеть их лиц, а очень хотелось. Я увидел, как толстый мужчина заносит нож над несчастным горлом, и оно, это горло, кричит. Тут толстяк — раз, и меняет планы. Вдруг задумчиво начинает щекотать своим лезвием, уговаривать. Но бедняжка снова вопит, как будто ее убивают, а не урок кулинарии преподают.

Мужчина засмеялся мерзким злорадным смехом. И что-то, знаете, в его смехе меня здорово насторожило. Я почему-то вдруг очень ясно увидел гладь моря, палубу своего корабля и катание какого-то отвратительного, визгливого колобка…

Бог ты мой, тесен мир! Голова дернулась от удара — рука женщины высвободилась и въехала локтем, да смачно… Дернулась, говорю, голова, и… И что? Как думаете, что? Ну, кого я увидел, спрашиваю? Великого Муско, у которого была индульгенческая справка, что он от лица государства может всякую спину тебе перегрызть. Даже женскую. Которая брыкается.

Муско, сволочь! Да, это был унгьян Муско. Трясущийся мешок льняного масла, человек-вонючка. Тогда получалось, что никаким уроком кулинарии здешняя сцена не пахла. А так государственные человеки после обременительных дел и развлекаются на ножах. Ответный удар храбреца не замедлил сказаться, он хорошо научился управляться с народом: нож отбросил и обеими руками схватил женскую шею в тиски…

Тряханул. Еще раз. И еще. Рывок, страшный сип…

Несчастная жертва в попытке высвободиться так дернулась под ним, что ее волосы черно рассыпались, и наконец я увидел лицо…

Лицо? Лицо. Один миг темень ореховых глаз и закрытые веки. Точно она не хотела этого видеть. Она… точно свет выключила, пропала.

Я не могу сказать, что бешенство всегда распаляет, и кровь закипает, и голос, и воздух вокруг тебя. Увиденное мною лицо, по всем моим представлениям, должное уж находиться на половине пути в Вепайю, разом лишило меня накала психической активности — так наскакиваешь на стенку лбом. Одни искры!

Только холод, и все. Я бесчувственно дал кулаком в переплет старой рамы. Одним махом перескочил через подоконник. В состоянии полного безразличия напрыгнул на государственного злодея, рванул его за жирные плечи — и вместе с тахтой, в которую он попробовал было вцепиться, развернул на себя. Здравствуй, мол, Муско, братик. Здравствуй, великая мерзость. Прелесть моя…

Увидев меня, унгьян завопил от ужаса, отпрянул назад и выхватил из кобуры пистолет. Но мне удалось ухватить его за руку, заломить до приятного слуху щелчка и под дикий вопль озверевшего от боли воителя развернуть оружие дулом вверх. На руке его я увидел отличный укус. Тавро от зубов принцессы Вепайи не нуждалось в комментариях. Муско упал на тахту, я — за ним. Он оттаскивал пистолет, и поверьте, в этот миг ему было совершенно без разницы, кого он тут давит, давая горизонтальные кренделя. Я выбил у него пистолет и отбросил его в угол. А она… она даже глаз не открыла. Лежала в веревках и ссадинах тихо, как мышка, только дыхание брала перед каждым нашим накатом.

Муско производил впечатление тучного и рыхлого человека, но на поверку оказался довольно крепок. Вдобавок ему придавал силы страх перед смертью, и даже с одной выломанной рукой другою он дрался с отчаянием обреченного, махал направо и налево. Наконец мне все это надоело. Я вспомнил, как поступал в таких случаях друг мой, вольный пират Зог. Закинул руку и,