послушай меня внимательно. Я скажу наставнику, что я никуда не поеду. Прежде у меня не было причины не ехать… Теперь же мне хочется остаться и быть вместе с тобой. – Он крепко сжал ее ладонь. Сердце Яшмы начало бешено колотиться. Щеки покалывало от переполняющих ее эмоций.

– Но ты же дал обещание. Как ты можешь просто забрать свое слово обратно? – спросила она, совсем незаметно отодвигаясь от него.

Глаза Чонхо широко раскрылись. Он добавил с рвением, которое должно было обнадежить ее:

– Товарищ Ли – самый понимающий и добрый человек, которого я знаю. Он никогда никого не удерживал. Он никогда не вел себя так, будто бы я у него в собственности.

Она медленно дышала, пытаясь сдержать жестокость приходивших на ум слов. Однако стоило ей ослабить хватку, как речь понеслась из ее рта сворой яростных псов.

– Но твоя миссия важнее всех нас.

У нее не было времени осмыслить собственные слова. Сначала, когда они вырвались из нее, фраза казалась сочетанием бессмысленных звуков. Весь ужас сказанного ей открылся, когда любящее лицо Чонхо обратилось в камень. И дело было не в том, что он вдруг стал неподвижным и холодным. Одной фразой она затушила сразу все то замечательное и неповторимое, что она видела в Чонхо с их детских лет.

– После всего, что я сделал для тебя… – с трудом проговорил он.

У Яшмы перед глазами пронеслась вся их жизнь: Чонхо кричит ей прыгать с дерева, обещая поймать ее; Чонхо бежит от их дома на поиски повивальной бабки для Луны; Чонхо держит ее руку в ночь, когда разразилась война; Чонхо стоит у ворот с полными еды мешками, когда она оставила все надежды… Он так часто приходил к ней на помощь, что, казалось, достаточно было посмотреть на дверь, чтобы он предстал перед ней. И она поняла, что у него в сознании проносились те же воспоминания. И чем больше он вспоминал, тем острее ощущал безысходность.

– И всего, что бы я еще сделал… Я бы от всего отказался, чтобы ты была в безопасности. – Она едва не вздрогнула от тлеющего пламени в его глазах.

– Я не это хотела сказать. Я, конечно, хочу, чтобы ты остался, – проговорила она. Но слова прозвучали столь неубедительно, что она сама себе не поверила.

Он не проронил ни слова. Ему, кажется, наконец-то открылось, что он растратил жизнь на любовь к человеку, не заслуживающему его внимания. Он поднялся и молча оделся. Его лицо исказила ненависть. Подойдя к двери, он вдруг повернулся.

То, что последовало дальше, впервые открыло ей, что он за человек. Прежде она могла лишь догадываться о его таинственных занятиях. Чонхо кинулся в ее сторону. Она была слишком напугана, чтобы кричать, и вместо этого укрыла голову руками и вся съежилась. Но его тело пронеслось мимо нее. Он налетел на постель и начал безумно и бездумно крушить ее. Когда постель уже более не напоминала ложе, он ухватился за ближайший предмет под рукой – зеркальце – и швырнул его в стену. Зеркало разлетелось на множество осколков. Не обращая ни малейшего внимания на дождь блестящего стекла, который их накрыл, он спрятал голову в одеяло и заорал. Резкий, нечленораздельный, нечеловеческий вой. Обессиленный, он какое-то время просто лежал распростертый, тяжело дыша. Его спина то вздымалась, то оседала.

Яшма почувствовала слезы на лице. Она плакала оттого, что его тело было одновременно таким знакомым и чуждым ей в этот момент. Казалось, нечто невидимое, что связывало их друг с другом с детства, надорвалось, и ей уже не было дано достучаться до него, даже когда он был лишь на расстоянии вытянутой руки от нее. Ей так хотелось успокоить его, дать ему понять, как много он значил для нее. Но прежде чем она успела что-то сказать, он встал на колени и, не поднимая голову, глубоко вздохнул. В нем не оставалось ни толики бешеного гнева, о котором напоминали только осколки стекла, застрявшие в одежде и волосах. Еще несколько минут они были не в силах говорить. Когда он наконец поднял голову, она увидела, что выражение его лица сменилось на хладнокровную решимость. Только глаза его странно блестели и мерцали, как тающий снег.

Он поднялся и надел шляпу, будто бы покидал похороны дальнего родственника. В мрачном, сухом жесте ощущалась некая нота окончательности.

– Как-то я сказал тебе, что никто бы не опечалился, если бы меня не стало. Помнишь, ты ответила, что ты бы плакала по мне? – Не дожидаясь ее отклика, он, на прощание приподняв шляпу, покинул двери ее дома в последний раз.

* * *

В июле генерал-майор Ямада прибыл домой в краткий отпуск, чтобы передохнуть от кампании, развернувшейся в Китае. Его жена Минэко холодно приветствовала его возвращение. В брак с ним она вступила простодушной и благоверной, но с течением времени пережила разочарование, потом – усталость, наконец – раздражение по поводу вечного отсутствия мужа. Ее сердце почти не тронул его заметно постаревший вид. На прежде изящном лбу пролегли глубокие борозды. Ямада потерял два пальца на правой руке, с которой он теперь не снимал перчатку даже в самые знойные дни. Возможно, Минэко ощутила бы сострадание к незнакомцу, пострадавшему в случайной битве. Однако к мужу, который посвятил всю свою жизнь полю брани и завоеваниям, сочувствия в ней не осталось.

На следующее утро после его возвращения Минэко встретилась с супругом за чаем и попросила его дать ей развод. Она была на третьем месяце беременности, и если в нем оставалось хоть немного порядочности, то он вернет ей свободу, отметила она. Она собиралась выйти замуж за своего любовника и уехать обратно в Японию.

Ямада ничего не сказал. Он не испытывал ни ярости, ни возмущения, поскольку утратил всякое желание говорить. Он поглядел на Минэко. Та была в розовом платье, напоминавшем наряд, в котором она была во время их первой встречи. Ямаду осенила мысль, что после 16 лет в браке они так и остались, в сущности, чужими людьми. Вплоть до этого момента им нечего было сказать друг другу.

– Мне нужно будет переговорить с твоим братом на эту тему, – ответил Ямада, подведя черту под беседой.

Часом позже он уже сидел в гостиной Ито Ацуо. Это был не тот зал, в котором его вынуждали много лет назад созерцать фарфор и тигриную шкуру. Ито успел отстроить себе превосходный особняк в стиле бозар у подножия Южной горы. Поговаривали, что это был один из самых красивых домов во всей