Таких дней, как этот, в жизни не может быть много. В такие дни вся твоя жизнь переворачивается с ног на голову, хотя… в его случае — с головы на ноги, и кажется, будто в кои веки судьбина вспоминает, что кривые тоже люди. В такой день Белка согласилась выйти за скособоченного стражника, в такой же день ты возвращаешься домой после сумасшедшего дня, несёт от тебя гарью на перестрел: ещё бы, столько трупов сожгли, но войдя в сарай, застаёшь вовсе уж небывальщину. Сивый лежит на сене, катает по губам травинку, глазами лениво дощатый свод ковыряет, старик с ножом яблоко уплетает, а между ними спутанный по рукам и ногам лежит… Липок. Сам на себя не похож, скорее тень от посадского ключаря в яркий солнечный день. Рот раззявлен, нижняя губа трясется безостановочно, от слюней вся рубаха мокрая, взгляд лишен всегдашней хитринки и наоборот полон такой прозрачной бессмыслицы, что единственная мысль в этой кудлатой, лобастой башке читается без труда. «Мне страшно. Мне очень страшно. Мне жуть как страшно».

— Забирай, — Сивый, скосив глаза, показал на пленного. — Петь хочет, еле сдерживаем.

— Говорит, песню красивую знает, — усмехнулся старик. — Сладкоголосый.

— Споёт, — Косарик устало присел на бочонок. — Сами-то ели?

— Накормила хозяйка, — Стюжень кивнул. — Ночью уйдём. С какой-нибудь из дружин.

Стражник глубоко вздохнул, неловко спрятал взгляд.

— Тут это… Люди уверены…

— Что за всем стоят бояны, — понимающе кивнул ворожец. — И даже песни этого, жирного убедят не всех.

Липок взглядом умолял Косарика увести его отсюда подальше. Он здесь больше не может. Глаза сделались широки, чисто плошки, он хлопал веками, привлекал к себе внимание, шевелил губами, но не мог заорать в голос: «Да посмотри же на меня, наконец! Уведи меня отсюда! Тот, сивый — настоящее чудовище! Ты просто не видел, как он снимает головы!»

— Здесь поспели, — Безрод усмехнулся, — в остальных местах не успеем.

— И что делать?

— Искать голову. Свернуть шею.

Глава 26

Верна, едва покормила Жарика, с утра ухлестала со Снежком к бабке Ясне. Старики хоть одного из мальчишек жаждут видеть каждый день, так Жарик всё больше с другими сорванцами по острову носится, и остаётся Тычку и Ясне младшенький. Жарик, ясное дело, к старикам заскакивает, но предсказать его невозможно: он вихрем влетает в избу в любое время от восхода солнца до заката, без опаски целует Ясну, прячет шею от стариковской бороды, подбивает ворожею на какое-нибудь «справедливое заклятие», тут же начинает жевать, что найдёт, о чём-то секретничает со стариком и подпитанный новыми затеями уносится прочь.

Утреннее солнце брызжется светом аж с двух ладошек, только успевай щурится и отворачиваться, Снежок налопался до отвала, сопит себе в люльке, время от времени срыгивает и пускает во сне пузыри. Хоть немного времени нужно найти для себя. Уж кому-кому, а Сивому верить можно, и если правда то, о чём он молчит, грядут непростые времена, непростые настолько, что лишняя пара рук, привычных к мечу, не помешает вовсе.

—…Всю душу себе вымотала! — ворожея постучала костяшками пальцев Верне по лбу.

— Ма, чую, что-то происходит! Сплю тревожно, мой сам не свой стал, в какой-то раз во сне так сожмёт, думаю, вон из тебя душа, папкина дочка!

— Иная за такие синяки полжизни отдаст, не задумается.

— Я бы и всю отдала, да не возьмёт. Скажет, дескать, мальчишек на кого оставишь, дурында? Думала, всё прошло, перемолось, забылось, — Верна горько покачала головой, усмехнулась. — А нет! Хлебай Безродиха своё полной ложкой, заслужила.

— Вон, тебя аж трясёт, — Ясна усмехнулась.

— Честное слово, меча руки алчут. Или топора. Хочу вымахаться, да забыться от усталости.

— Сотый раз повторяю, нечего тебе дёргаться.

— Ма, ты что-то знаешь! Вы со Стюженем последний раз долго говорили. О чём? И вид у тебя был невесёлый. Это его касается? Я ничего не знаю! На Большой Земле не бываю, с купцами не общаюсь, но точно знаю — кругом заваривается нехорошая каша.

Ясна глубоко вздохнула, взяла Верну за руки, подвела к окну, усадила у стены.

— Послушай меня, девонька. Нет в мире пары, которую боги сшивали бы с большим тщанием. Тебя и Безрода связывают сотни швов. Вспомни, сколько рубчиков ты сама ему подарила, и никогда не забывай, что те скрепы через твое сердце проходят.

Верна не усидела, вскочила, оперлась о подоконник, замотала головой.

— Сколько лет прошло, успокоиться не могу. И серпяной скол помню и рубку на поляне и побоище с лихими. Не поверишь, готова день и ночь дыханием растапливать те сердечные рубцы, ладошками до ровного разглаживать! И растапливаю, и заглаживаю! Но он уходит от меня! Ты слышишь? Уходит! Ровно натягиваются те швы, дух из меня тащат!

Смотрела в окно, смотрела и внезапно успокоилась. Глубоко вздохнула и улыбнулась, глядя на белые, пушистые облака:

— Ничего, сдюжу. Тогда его не отдала и сейчас не отдам.

В горницу влетел Тычок. Взъерошенный, глаза горят, со сна ещё не пригладил вихры, так и торчат в разные стороны, ровно ежовые иглы, ложиться не хотят. Верна и Ясна переглянулись.

— Тебе, старый, тоже кажется, что кругом нехорошая каша заваривается?

— И не вздумай меня учить, ведьма! — егоз полыхнул, будто только искры ждал, подскочил к Ясне затряс пальцем перед лицом. — Ясное дело заваривается! Тычок вам не корчёмный пьянчук! Понимать надо!

— Да что стряслось? — Верна склонилась над Снежком, от резкого стариковского выкрика он заворочался.

— Сон вещи видел, — Тычок, стрелял по горнице глазами, что-то искал. — Беда князю грозит. Где мой меч?

Верна и Ясна переглянулись.

— У тебя, старый, сроду меча не было.

— Ты мне рот, поганка, не затыкай! Был меч! Безродушкин! Тот с костяным навершием. На хранение мне оставлен с наказом блюсти и беречь! Куда дела?

— Твой же меч! Уж как сохранил да сберег! — Ясна, едва сдерживая смех, развела руками. — Да что такого может князю грозить? Дружинных вокруг, чисто семян в клубнике!

— От змеи за доспех не схоронишься! — старик назидательно погрозил пальцем, переводя взгляд с одной на другую.

Верна тревожно посмотрела на Ясну. «Правда, что ли?». Та еле заметно кивнула.

— Я немедля должен собираться в Сторожище! Как раз ладья должна придти. Слышите? — старик замолк и призвал к тишине. — Слышите? Уже, наверное, пристали! Это Моряй за мной идёт!

— Ага, делать ему больше нечего!

— Девонька, ты куда метлу дела⁉ — старик, в бешенстве выкатив глаза, заорал так, что Верна лишь обречённо посмотрела на люльку Снежка — теперь уж точно проснётся. — Вот я сейчас хворостин оттуда надёргаю, и одна хитрая бабка получит по корме!

А Снежок лишь улыбался во сне, хоть изорись Тычок.

— Если сейчас откроется дверь и войдёт Моряй, — начала Ясна.

— Ты испечёшь пирог с мясом и грибами величиной со щит!

— Хорошо, но если это не за тобой…

— Доброго здоровья хозяевам, — заскрипела дверь и в горницу, колченожа, вошёл Моряй: на его ноге, ровно на древесном стволе, висел Жарик, рот до ушей. — Ясна, золотая моя, дай-ка обниму! Вернушка, всё хорошеешь, отобью тебя однажды у Сивой образины.

Женщины прильнули к старому Безродову соратнику, одна поцеловала в правую щёку, другая — в левую.

— Сдалось тебе такое сокровище, — Верна весело рассмеялась.

— Разберёмся, — гость, опустив голову, хитро подмигнул Жарику — Тычок, балабол, собирайся. По твою душу. Нынче же в Сторожище уйдём, время не ждёт.

— Тут кое-кто мой боевой меч потерял, — старик подбоченился, и если бы его взгляд хоть на долю обладал силой молнии, осыпалась бы ворожея наземь кучкой пепла.

— Нехорошо бойцу без оружия, — сочувственно покивал Моряй, старательно не глядя на старика: плавали, знаем — один взгляд, и ты ржёшь, чисто конь. — На мою секиру согласен?

— Ту, с резным топорищем?

— Ну да.

Тычок сморщился, ровно чего-то кислого хватанул.

— Ты же знаешь, секира не мое. Меч — вот моя стезя! Мы с Безродушкой такие! — несколько мгновений егозливый затейник страдальчески кривился, но потом обречённо махнул рукой. — Да что с тебя возьмёшь? Обидишься ещё. Возьму, пожалуй. Только из уважения к тебе, старина.

Моряй сосредоточенно, пожалуй, слишком сосредоточенно возился с Жариком — Тычок, Тычок, сволочь ты старая, ну почему разговаривать с тобой можно только глядя поверх или в сторону?

— Буду просто горд. После полудня снимемся.

— Там, на опушке, у мыса, — не глядя на Ясну, Тычок снисходительно