— Ищи.

Носовой опасливо заскользил пальцами по лбу, скулам, носу этого порождения мрака и с ужасом чувствовал — вот кишки ползут друг к другу, змеями стягиваются в ком и увязывают в узел всё: желудок, лёгкие, сердце. Кто сказал, что пару счетов назад он дышать не мог? Мог, прекрасно дышал. Это сейчас не можется. И не стоится. Рубцы, здоровенные, толстые, ровно конские жилы, лежат на лице, разве что не шевелятся, будто дождевые черви после ливня. Всё так, как молва несёт.

— Что болтают про человека с порезанным лицом? — Сивый понизил голос, почти прошептал.

— Рубака с холодной кровью, каких поискать, отверзает проход в страну Злобога и выпускает заразу. А ещё крадёт время. Твоё время. Вот встанешь против и ровно в патоку проваливаешься. Ты медлен, он — быстр.

— Кто вас нанял?

— А… вы разве не вместе? — чёрный мореход на мгновение замер и удивлённо показал в сторону берега. — Для твоих ведь непотребств это всё.

— Да, видишь, кореш переметнулся. Вот, его новых подельников ищу.

— Я… не знаю.

— Как выглядит?

— Как, как… Да как мы, две руки, две ноги. Разве что борода…

Носовой не договорил, его тряхнуло: сначала вперёд выгнуло, аж голова назад ушла, а потом догоняя и накрывая, ровно хвост плети, он, хлестко ударил ночной воздух лбом, уронил голову на грудь и рухнул, чисто подрубленный.

Мгновение-другое Безрод постоял над телом, слегка отвернул голову назад, и, усмехаясь, бросил:

— Ты устоял. Даже не шелохнулся.

— Да, у тебя рубцы, но ты не тот, кем людей стращают, — прилетело с кормы, и доска сзади скрипнула. — Подельник, значит, продал? Солёный мог в это поверить, я — нет.

Сивый отвернулся от тела, негромко свистнул и медленно пошёл на корму.

— Вас двое таких. Уж не знаю, кому всё это нужно, но если правда то, что о тебе болтают, ещё поглядеть, кого из вас надлежит бояться больше. Я знаю, кто ты.

Безрод встал перед кормщиком. Тот глядел исподлобья, одной рукой придерживал ножны, вторую держал на рукояти но и только: ни поползновения на рывок меча из ножен, ни даже излишне громкого вздоха.

— Сколько он заплатил?

— Пять. Золотом.

— Зачем тебе золото?

— Землю куплю. Наберу товару.

— Дурачок, ни земля, ни товар тебе не понадобятся, — Стюжень перебрался через борт, обошёл тело и голову, стараясь не наступить в лужу крови, хотя как её разглядишь — просто перепрыгнул, чтобы наверняка. — Земля под ногами горит, дети умирают, в наследство отдать нечего и некому. Ты этого хотел?

— Я тебя знаю, — мрачно буркнул кормчий.

— Меня вся Боянщина знает. Но никто не спросит: Стюжень, мне предлагают чёрное дело, ума не приложу, как быть. Посоветуй.

— И что теперь? Он меня отпустит? — кормчий кивнул на Безрода.

— По-хорошему ты дурак. Такой, каких поискать. Рублик в темноте потерял, а чтобы искать было сподручнее, дом поджёг. А дураки плодиться не должны.

Кормчий переводил колкий взгляд с одного на другого, долгое время даже сглотнуть не мог, наконец, горло под бородой сходило вверх-вниз.

— А ты знаешь, что с ним произошло? — Стюжень коротко махнул рукой на нос.

— Сивый прирезал? В темноте не видел.

— Делать Сивому нечего, — усмехнулся Безрод. — Изнутри разорвало, мало язык не выплюнул.

Кормчий невольно сдал шаг назад, уперся спиной в кормило.

— Заклятие молчания, — верховный кивнул. — Если не веришь, запали светоч, сходи на нос.

— На этом корабле не горят светочи, — прошептал кормчий. — Заклятие.

— И, конечно, он пообещал, что вы благополучно вернётесь проедать своё золото, — старик с горестной ухмылкой покачал головой.

— Да, — неуверенно протянул последний «чёрный».

— Значит, вы привёзли сюда этих, — Стюжень головой махнул в сторону береговой линии, по которой в сторону Поруби медленно тащилась вереница пришлых. — На каждом из которых боянская вышивка, дел они здесь натворят… мало сказать паскудных, заведёте млечей хуже быков, которым хвосты накрутили, и убудете восвояси золотишко осваивать, так? Нет, я и раньше знал, что жадность из людей делает придурков, но впервые вижу, когда за деньги кто-то согласился продать голову и даже сам топор наточил. Если у придурков и должен быть свой князь, это ты. Поздравляю!

— И чего мы тогда от бояр хотим? — усмехнулся Безрод.

— То золото, что дал этот… Где оно? — Стюжень горой навис над кормчим.

— Дома оставил.

— Хоть что-то, какая-нибудь его вещь на ладье есть? Обереги, непонятные штуковины, то, что он держал в руках?

Кормчий призадумался, потом решительно замотал головой.

— Ты не дойдёшь до дому, золотой наш, — медленно с расстановкой процедил верховный. — Ладья сгинет в море. Сгорит. Заклятие огня воняет так, что с трудом на ногах держусь!

— Здесь даже светочи не горят! — отчаянно выплюнул «чёрный»

— Вся ладья — один большой светоч, который вспыхнет в нужное время.

Какое-то время кормчий молча жевал язык, потом набычился, ссутулился, с угрозой хрипнул:

— С дороги! Оба! Сивый, не Сивый — мне всё едино! Просто дайте мне уйти сушей!

— Сушей? Я даже помогу, продуманный ты наш! — старик недобро улыбнулся.

Кормчий что-то заподозрил, то ли в словах, то ли в голосе, хотел было рвануть меч из ножен, да опоздал против здоровенного ворожца. Тот просто сгрёб последнего оставшегося в живых чёрного, оторвал от досок палубы, да и швырнул за борт, прямо в мелкую волну.

— Беги, Пять Золотых, ноги не сломай!

Чёрный не заставил себя упрашивать, подхватился, сделал несколько «водяных» шагов, когда ногой с силой отбрасываешь от себя податливое море, чисто надоедливого пса, и едва лишь выбрался на сухое, рухнул, будто подрубленный. Просто рухнул. Даже крика не было.

Сивый и верховный перемахнули через борт, один быстро, второй медленно, кряхтя, и подошли к лежащему: тот слабо елозил на песке, ровно уж, и глухо стонал.

— Придурок, слушай внимательно. Ни ты, ни твои подельники вообще не должны были уйти с ладьи живыми. И не ушли. В море она вспыхнула бы, ровно смоляная ветошь, а за бортом вас гнёт в дугу и ломает кости. У тебя сломаны… дай-ка гляну… лодыжки, а орать не можется потому, что искорёжена гортань.

Чёрный снизу вверх глядел мученическим взглядом, рот его, похожий на тёмный провал, исторгал беззвучный крик, который, будь в нём сила, наверное, ураганом разметал бы в труху слух Безроду и Стюженю, но лишь приглушённый сип сочился из повреждённой глотки, ровно тонкие струйки через завал в русле. И уж если что-то и должно было звенеть аж на разрыв — горло морехода едва не лопалось, хоть и беззвучно.

Громко хрустнуло. Кормчего мало над песком не подбросило, и на какой-то миг Сивому даже показалось, что хребет Чёрного переломило пополам, ровно сухую ветку: его так выгнуло, мало затылком поясницу не достал.

— Голени, — мрачно буркнул старик, опускаясь на колени. — Даже гадать не возьмусь, что сломается дальше. Ты меня слышишь? Дай знак.

Кормчий катал зрачки меж ресниц, разведённых почти в круг, кричал даже лицом, руками, всем телом и, наконец, собрал пальцы десницы в кулак.

— Пять золотых, ты не жилец, — Безрод присел на песок с другой стороны, — Хочешь умереть быстро?

— Давай, замоли грехи, облегчи совесть. Скажи всё, что о нём знаешь, — Стюжень показал в сторону городка. — Он обвёл вас вокруг пальца, как баранов, двое уже мертвы, твои дети могут не дожить до следующего рассвета, и у тебя есть только одна возможность отомстить. Всего одно слово. Заклятие не даст сказать больше. Это должно быть важное слово. Веское, как молот кузнеца.

Чёрный покосился на меч Безрода, нависший остриём прямо против сердца, страдальчески кивнул, но ещё до того, как набрал воздуху в грудь, ночь испуганно отпрянула. Ладья, ослепительно полыхнув, занялась вся, сразу, целиком, от носа до кормы, парус надуло будто потоком огненного сквозняка, он вспыхнул, ровно легчайшее полотно, лопнул надвое, половинки оглушительно хлопнули, как знамена, и волна жара едва глаза кормчему не высушила.

Теперь, при свете пожарища Безрод и мореход хорошо разглядели друг друга. Наёмника передёрнуло, ровно озноб тряхнул в паре шагов от громадного костра. Пламя ревело, терзаемое дерево трещало, но хруст бедренной кости Чёрного сделался слышен более чем явственно, а обломки