и темноту камеры списали.

— Верткий… падла, — тяжело дыша, сплюнул тягучую слюну на пол камеры очнувшийся Хриплый, присоединившийся к «веселью».

Правда веселились мы недолго, вскоре на шум подтянулись надзиратели, и стоило только провернуться ключу в замке, как сидельцы поспешили расползтись по темным углам, не забыв прихватить с собой мной вырубленных.

— Ниче, мы еще не закончили, поживи пока, — прежде чем дверь камеры со скрипом распахнулась, успел сказать мне одноглазый.

— Вы чего тут расшумелись, морды каторжные? — первым внутрь камеры бесстрашно вошел старший надзиратель Савелий.

И взгляд у него теперь был ни разу не безжизненный, даже мне тяжело в его глаза смотреть стало, пробрало. Куда там до него Хриплому, вот настоящий душегуб, то-то все шустро разбежались и затихли, абы только не привлечь его внимания.

— Без вечерней пайки обойдетесь, — обведя камеру своим тяжелым взглядом, вынес он вердикт.

— Да как же… — не выдержал один из каторжан, как-то по бабьи возопил, и…

Гуп, — тут же заткнулся, свалившись без сознания на пол, а Савелий, только что невероятно быстро шагнувший к нему, потирал немалых размером кулак, которым и приласкал того.

Надзиратель еще раз обвел взглядом всех сидельцев и не дождавшись больше никакой реакции, буркнул:

— Будете шуметь и без утрешней останетесь, — после чего кивком направил на выход другого надзирателя, который с керосиновым светильником на входе замер.

Этим моментом я и воспользовался, накинул на себя «покров» да вслед за надзирателем с лампой «шагом» из камеры и выскользнул. Сразу моего отсутствия не заметят, сидельцы после света лампы сейчас в полной темноте оказались. Пока зрение адаптируется, пока обговорят случившееся, пока снова за мои поиски примутся, время то и пройдет. А там, если они все же решатся шум поднять, уже и ночь наступит. И это все фора моя — сомневаюсь, что по темноте за мои поиски возьмутся. Так что, в запасе у меня остаток дня и вся ночь есть, чтобы успеть все свои дела тут порешать и добраться хотя бы до места, где разговорник задействовать можно будет. До Раздольного. Оттуда, если напрямки, как раз где-то тридцать километров до нашего хутора и есть.

Но это потом будет, сейчас же… Стоп!

От пришедшей в голову мысли мои губы самопроизвольно в улыбке растянулись.

Уркам нужно будет не просто обнаружить мое отсутствие, но еще и осознать, что «узкоглазый» исчез, понять куда и, главное, как я это провернул. А потом самое веселье начнется, когда они все это попытаются надзирателям объяснить. Ну и тем тоже, куда и каким способом я сбежал сообразить нужно, ведь от каторжан они ничего не добьются. Не добьются, но ведь им еще своему начальству что-то докладывать придется. Что докладывать? А нечего. Придется придумывать версию… короче, хотел бы я все это увидеть, что они там напридумывают и на чем в итоге остановятся.

Но, главное — это все время, так что форы у меня может и побольше будет, чем до утра.

Никем незамеченный спустился со склона сопки, на которой и стоял тюремный дом, к морю, нашел на берегу укромное местечко, и только там я сбросил с себя «покров». Краем сознания отметив, насколько легко его столь продолжительное время использовал, никакой усталости и в помине нет, вот что значит силенок прибавилось. Убедившись, что никто меня тут не видит, достал «комод», открыл нужный ящик, принялся доставать оттуда вещи и не только.

Мыло и мочало в первую очередь.

После чего торопливо разделся и, хоть и холодная вода уже в заливе, но кто бы знал, с каким удовольствием я принялся купаться, чуть ли не до крови оттирая мочалкой въевшуюся в кожу грязь. Когда же покрасневшая кожа уже поскрипывать от чистоты начала, только тогда угомонился. И аж голова закружилась, когда я, выпрямившись, полной грудью вдохнул чистый морской воздух.

Никакой больше вони.

С неменьшим удовольствием оделся в чистые вещи, старые свои в зарослях припрятал, после чего задумался:

«Датзер или Варханов?».

— Датзер, — принял я решение.

Нечего к честным людям по ночам шляться, а вот к Варханову как раз самое время будет по темному заявиться.

* * *

До магазина я добрался без проблем, во Владивостоке меня никто не знает, а кто знает, находятся в неведении, что я был арестован и сейчас вообще — сбежал. Так что сторожиться особо и не пришлось, главное было тому же Федору-полицейскому на глаза не попасться, и солдатам меня сюда сопровождающих. Но солдаты или в кабаке каком, или в расположении местной части ожидают отправки обратно в Никольское, а Федор, тот, наверное, уже снова в доме комиссара сидит, который я специально стороной обошел, так что ни с кем из них не встретился.

На пороге магазина столкнулся с семейством благородных, но те на меня хоть и посмотрели — мужик в возрасте полным безразличия взглядом, такое ощущение будто на пустое место глянул. А вот его более молодая жена лица не сдержала, хоть эмоционально недалеко от мужа ушла, только вот бровь слегка дернулась. Видимо удивилась барышня, нищеброд и в столь дорогой магазин заявился, да еще и не с задворок, а для «белой публики» входом воспользовался.

Но то так, глянули и разошлись краями, никаких последствий эта встреча не имела. А вот в магазине мне повезло…

— Господин Ович? — удивился Датзер.

С нашей последней не столь и далекой встречи акцента у него существенно поубавилось. Еще немного и уже совсем чисто по-русски заговорит, от местного не отличишь. Повезло мне в том, что в торговом зале он один находился, оба продавца через другой выход к коляске товар какой-то понесли, видимо той семейной парой приобретенный, с которой я на входе встретился.

— Здравствуйте, господин Датзер, — приветливо улыбнулся я ему. — У вас найдется время побеседовать со мной?

— Да, конечно, — указал он рукой в направлении прохода к служебным помещениям. — Прошу вас.

Завел меня внутрь своего кабинета, усадил на стул и, извинившись, попросил обождать пару минут, ушел обратно в