потому что писательское дѣло давно перешло въ фабричную производительность. Предложеніе въ нѣсколько разъ превышаетъ спросъ, и начинающіе съ трудомъ находятъ издателей и на самыхъ невыгодныхъ для себя условіяхъ. До сихъ поръ, издатели платятъ автору отъ 25-ти до 50-ти сантимовъ за томъ, и обычай такъ силенъ, что очень рѣдко даже люди съ установившейся большой репутаціей издаютъ что-либо на свой страхъ. Но и на 50-ти сантимахъ съ тома можно нажить крупный капиталъ. И этимъ путемъ такой беллетристъ, какъ Эмиль Зола пріобрѣлъ, за послѣдніе тридцать пять лѣтъ, не одинъ милліонъ франковъ. И наживаются только беллетристы, драматурги, нѣкоторые стихотворцы и романисты. Драматурги поставлены въ самыя лучшія условія. Ихъ интересы поддерживаетъ «Общество» и взимаетъ по 10-ти и по 12-ти процентовъ съ валового сбора за пьесу въ четыре и пять актовъ.

Газетные сотрудники — тѣ, кто можетъ зарабатывать нѣсколько десятковъ тысячъ франковъ въ годъ, если они не падки до игры и до женщин — обставляютъ себя матеріально гораздо лучше, чѣмъ напр., у насъ. У рѣдкаго не скопленъ капитальчикъ, рѣдкій не заведетъ себѣ «une petite maison de campagne» въ окрестностяхъ Парижа. у беллетристовъ, считая въ томъ числѣ и поэтовъ, страсть къ нажнве и скопидомство — характерная французская черта, тогда какъ англичане всегда отличались тѣмъ, что, зарабатывая очень много, такъ же много и проживаютъ. Поэтъ-солнце Викторъ Гюго — давно уже нмѣлъ репутацію большого дѣльца. Онъ оставилъ состояние въ нѣсколько миллионов и ограждалъ свои авторскія права съ необыкновенной ловкостью и энергіей Такіе расточители, какими были сверстники его — Ламартинъ или Дюма-отецъ давно уже исчезли. у прожигателя жизни, автора «Трехъ мушкатеровъ» — сьнъ, авторъ «Дамы съ камелиями» — не только умѣлъ сводить концы съ концами, но постоянно копилъ, покупалъ картины и выгодно ихъ перепродавалъ. Да и каждый парижский драматургъ мечтаетъ столько же о славѣ, столько о сборахъ — о томъ, что настоящій успѣхъ есть синонимъ заработка отъ пятидесяти до ста тысячъ франковъ за одну пьесу, чего нельзя имѣть нигдѣ, кромѣ Англіи и Америки. При такой возможности нѣсколькими пьесами совершенно обезпечить себя, французскіе писатели должны бы были предаваться культу высшаго искусства; а изъ корифеевъ современнаго французскаго театра едва ли не одинъ Дюма подолгу работалъ надъ своими пьесами, воздерживаясь отъ слишкомъ жадной погони за барышами. Дѣлечество Сарду вошло въ пословицу. Правда, и онъ старательно обрабатывалъ свои пьесы, но оставался все-таки же промышленникомъ и, кажется, единственнымъ изъ парижскихъ драматурговъ, такъ безусловно защишавшимъ свои авторскія права за границей.

Русскіе писатели — беллетристы или газетные сотрудники— конечно, не безъ зависти видятъ — какъ въ Парижѣ драматурги и романисты матеріально обставляютъ себя, добиваясь очень скоро полной независимости, покупаютъ дома и дачи, отдѣлываютъ ихъ роскошно и наполняютъ произведеніями искусствъ. Эта страсть къ брикъ-а-браку, къ покупкѣ всякаго художественнаго старья, овладѣвшая парижанами всѣхъ слоевъ за послѣднія десятилѣтія — есть одинъ изъ симптомовъ скопидомства и страсти къ наживѣ, а также и склонности всякаго француза тѣшить свое тщеславіе разными игрушками. Далеко не у всѣхъ есть настоящая любовь къ изящному Попадаете вы въ квартиру или загородный домъ своего парижскаго собрата и на васъ скорѣе непріятно дѣйствуетъ эта всеобщая погоня за вещами. Гостиная и кабинетъ превращаются въ лавки старьевщиковъ. Вы чувствуете — какъ во всемъ этомъ сказывается коренное себялюбіе, услажденіе своего я, или маклачество. Всѣ эти парижские разжившихся драматурги, романисты и хроникеры ведутъ въ сущности очень сухую пріобрѣтательскую жизнь. Если они не клубисты, то они или строчатъ и копятъ, или же тратятъ на разные виды дилетантства. Брикъ-а-бракь и спортъ — вотъ чѣмъ услаждаетъ себя душа дельца — писателя, даже, когда природа дала ему крупный художественный талантъ, какъ это мы видѣли на примѣрѣ Мопассана.

Съ Мопассаномъ сошелъ въ могилу особый видъ писательскаго фатовства. Почти всѣ теперешние романисты, драматурти и хроникеры играли роль въ салопахъ, проникали въ Академію, окружали свою жизнь комфортомъ и свѣтскимъ изяществомъ, и при этомъ высоко ставили свое литературное положеніе; a Мопассанъ желалъ быть прежде всего дворяниномъ-спортсменомъ, эксплоатировалъ свой талантъ только за тѣмъ, чтобы богато вести жизнь тонкаго вивера съ ежегоднымъ доходомъ, позволяющимъ ему принимать на своей виллѣ и на собственной яхтѣ высшее свѣтское общество… Его сверстникъ Поль Бурже— гораздо больше влюбленъ въ свое писательское я; но и онъ давно уже грѣшитъ снобизмомъ.

По-моему, между стариками едва ли не одинъ Эдмонъ Гонкуръ доживалъ свой вѣкъ, какъ настоящій любитель литературы и искусства, имѣвшій съ молодости обезпеченныя средства. Попадая въ его домъ въ Отейлѣ, полный рѣдкихъ изданій и цѣнныхъ objets d'art, вы не испытывали того непріятнаго чувства, какое даетъ вамъ новѣйшая грубоватая погоня за брикъ-а-бракомъ. Тутъ все складывалось десятками лѣтъ. И какъ бы ни было велико самомнѣніе хозяина этого артистическаго отеля онъ могъ сказать и про себя, и про покойнаго своего брата; что они, съ юныхъ лѣтъ, преслѣдовали только художественно литературныя цѣли, работали неустанно надъ развитіемъ своихъ идей и талантовъ. Но тотъ же Гонкуръ въ своемъ «Журналѣ», веденномъ сначала вмѣстѣ съ братомъ, а потомъ въ одиночку, показалъ всѣмъ намъ: до какой степени парижская литературная братия душевно разъединена, какъ она разъѣдена отсутствіемъ высшихъ идеаловъ и предана погонѣ или за кубышкой, или за шумихой суетнаго тщеславія.

Въ одну мою поѣздку я былъ приглашенъ обѣдать къ одному изъ новѣйшихъ драматурговъ — поставщиковъ веселыхъ пьесъ, который зарабатывалъ почти такъ же много, какъ Сарду. Въ нѣсколько лѣтъ онъ такъ разжился, что купилъ себѣ домъ-особнякъ въ прекрасномъ кварталѣ Парижа и по воскресеньямъ держалъ у себя открытый столъ. У него собирались антрепренеры, драматическіе писатели, журналисты, особенно тѣ, кто пишетъ о театрѣ. Обстановка дома — богатая, обѣдъ— роскошный и оживленная бесѣда въ товарищескомъ тонѣ. Но настоящаго товарищества и тутъ нѣть, а есть только кумовство выполненіе нашей поговорки: рука руку моетъ. И, сидя за столомъ съ богатой сервировкой и цѣлымъ моремъ живыхъ цвѣтовъ, я невольно вспомнилъ о томъ — какъ жилъ и умеръ создатель русскаго бытового театра, покойный А. Н. Островскій. Еслибъ не маленькое имѣньице, онъ долженъ былъ бы еще больше перебиваться. Только съ того времени, какъ образовалось «Общество драматическихъ писателей», Островскій сталъ получать тысячи двѣ-три въ годъ за представленія его пьесъ на частныхъ сценахъ; а Императорскія давали ему тогда весьма мало. Переписка его съ покойнымъ актеромъ Бурдинымъ, напечатанная въ журналѣ «Артистъ», показала — до какой степени онъ плохо былъ обезпеченъ и какъ ему приходилось хлопотать, въ сущности, о мизерномъ заработкѣ.

А въ Парижѣ авторъ двухъ-трехъ фарсовъ въ три-четыре года можетъ такъ себя