— златому тельцу, и все, что называется «tout Paris», весь огромный классъ сытыхъ и пресыщенныхъ парижанъ — не что иное, какъ денежная олигархія или плутократія. Эта плутократія и даетъ всему цвѣтъ и вкусъ; на него работаетъ армія увріеровъ, онъ поддерживаетъ притягательное обаяніе Парижа на иностранцевъ, онъ пускаетъ въ ходъ всѣ дутыя предпріятія, играетъ на биржѣ, на скачкахъ, въ клубахъ, тратитъ десятки и сотни милліоновъ на туалеты, на лошадей и женщинъ, предается, изо дня въ день, несмолкаемому карнавалу круглый годъ, и, въ особенности, съ новаго года до іюльскихъ жаровъ. Камертонъ даютъ этой плутократіи разжившіеся буржуа разныхъ ступеней и калибровъ.

И классъ этотъ растяжимъ до безконечности. Въ него можетъ попасть всякій «parvenu» разными каналами: спекуляцией крупнымъ плутовствомъ, болѣе серьезнымъ дѣлячествомъ, карьерой чиновника, адвоката, журналиста, политикана… Принципъ равенства позволяетъ каждому гарсону, если онъ талантливъ и энергиченъ, при нѣкоторой грамотности, проникнуть въ Палату депутатовъ, а слѣдовательно имѣть шансы быть выбраннымъ и въ главы государства.

Но это демократическое равенство не служитъ вовсе тому, чтобы въ руководящіе классы вливать другія, болѣе здоровыя струи, дѣлать ихъ дѣйствительно демократическими. Какъ только кто-нибудь добьется хозяйскаго места, изъ голодного поступитъ въ разрядъ сытыхъ, онъ почти всегда становится настоящимъ «буржуемъ». И ни въ какомъ другомъ городѣ Франціи, болѣе чѣмъ въ Парижѣ, вы не находите этого торжества крупныхъ и мелкихъ хищническихъ инстинктовъ.

И тридцать лѣтъ назадъ, и теперь Парижъ, какъ истый центръ франціи, переполненъ крупной и мелкой буржуазіей, неспособной no доброй волѣ поступиться своими самыми закоренѣлыми свойствами. Весь Парижъ — огромный гостиный дворъ — при биржѣ — и двѣ трети населенія этой столицы— лавочники, крупные мелкіе спекуляторы, — агенты,—т. е. живутъ передаточными видами труда; сами ничего не производятъ, a только пользуются трудомъ рабочей массы. составляющей, однако, цѣлую треть населенія, около милліона человѣкъ.

Снаружи все, повидимому, очень удобно и даже красиво устроилось: одни продаютъ, другіе покупаютъ, одни спекулируютъ, другіе позволяютъ себя эксплуатировать, надъ всѣмъ этимъ громаднымъ караванъ-сараемъ дѣлечества царитъ одинъ верховный принципъ: нажива и жуирство… Скандалы вродѣ исторіи съ подкупами «панамистовъ» никого не должны были удивить, и всего менѣе самихъ парижанъ. Какъ могло быть иначе, даже и въ средѣ депутатовъ, коли въ этой демократической республикѣ нравы не имѣютъ въ себѣ и подобія спартанскихъ добродѣтелей. Французъ скорѣе трудолюбивъ и, въ работѣ своей, талантливъ; но онъ не идетъ почти никогда дальше желанія: какъ можно больше поживиться и пораньше забастовать, чтобы жить на ренту. Это было всегда, и очень долго будетъ еще такъ. Онъ можетъ выказать великодушіе и благородный порывъ, но почти всегда въ чисто политическихъ вопросахъ, по внѣшней ли, no внутренней ли политикѣ. И обезпеченный классъ, до сихъ поръ, очень туго податливъ въ соціальныхъ вопросахъ; да и какъ же можетъ быть иначе, коли буржуазія есть только разновидность крестьянской массы? Каждый французскій крестьянинъ, въ какой угодно мѣстности, имѣетъ тѣ же самые инстинкты и повадки: жаденъ, выше всего ставить деньгу, отличается самымъ закорузлымъ консерватизмомъ во всемъ томъ, что составляетъ его собственность. Правда, парижскій буржуа сталъ давно вольнодумствовать и, болѣе ста лѣтъ тому назадъ, произвелъ государственный переворотъ, расшаталъ старую Францію и захватилъ мѣсто привилегированныхъ классовъ старой монархіи. Въ Парижѣ онъ сдѣлался тароватымъ, иногда даже расточительнымъ и развилъ въ себѣ страсть къ политиканству, часто дѣйствовалъ въ ущербъ своимъ прямымъ матеріальнымъ интересамъ… но въ немъ всетаки же не выводились мужицкія свойства. И въ массѣ буржуазнаго класса, поглотившаго собою всю Францію, еще менѣе великодушныхъ идеаловъ, чѣмъ въ старо-дворянскихъ сферахъ.

Въ Парижѣ почти все населеніе состоитъ, въ сущности, изъ буржуа. Даже и въ огромномъ рабочемъ классѣ только очень немногіе рабочіе способны проводить въ жизнь свои реформаторскіе принципы. Все остальное — разновидности одного и того же коренного типа. И вы, живя въ Парижѣ, всего больше сталкиваетесь съ характерными представителями этого всепоглощающаго класса. Въ вашей памяти проходитъ длиннѣйшая вереница разныхъ лицъ, за цѣлыхъ тридцать лѣтъ, изъ всевозможныхъ профессій: хозяева и хозяйки отелей, магазинщики, лавочницы, извозчики, гарсоны, кабатчики, контористы, биржевики, актеры, чиновники, депутаты, люди безъ опредѣленной профессіи, молодые и старые рантье, наводняющіе собою уличную жизнь Парижа, учителя, профессора, журналисты… Перечислить всѣхъ невозможно.

Ихъ объединяетъ, прежде всего, то, что они парижане, или родившіеся въ этомъ городѣ, или успѣвшіе обжиться въ немъ и получить особаго рода отпечатокъ. На первыхъ порахъ, парижскій буржуа вамъ скорѣе пріятенъ: онъ кажется вамъ умнѣе, общительнѣе, вѣжливѣе и веселѣе, чѣмъ соотвѣтственный классъ въ другихъ столицахъ Европы. Если вы довольствуетесь такими сношеніями съ нимъ, гдѣ все сводится къ куплѣ-продажѣ—вамъ, какъ иностранцу, придется рѣже имѣть неприятныя столкновения; но присмотритесь поближе, и вы, на каждомъ шагу, будете убѣждаться, что все въ жизни этого парижскаго буржуа держится инстинктомъ наживы, и притомъ лежой. He создание настоящихъ цѣнностей — альфа и омега всего этого люда, а взиманіе возможно большихъ процентовъ съ своего капиталика. И станете вы еще пристальнѣе присматриваться къ жизни парижскаго буржуа — вы увидите, что она самая рутинная, сухая, часто жесткая, жизнь мелкихъ лавочниковъ, гдѣ и мужчины и женщины бьются изъ-за грошевой наживы, или же болѣе удачныхъ спекулаторовъ и промышленниковъ, которые способны раскошеливаться только изъ суетности и честолюбія.

Мы, иностранцы, подводя наши итоги, остаемся только наблюдателями, но въ самыхъ нѣдрахъ теперешняго французскаго общества, тѣмъ временемъ, дѣлалась все глубже и глубже пропасть между сытыми и менѣе сытыми и голодными. И тотъ «красный призракъ» (le spectre rouge), которымъ, въ концѣ второй имперіи, правительство умѣло запугивать страну, давно уже перешелъ изъ области преувеличенныхъ страховъ въ дѣйствительность.

Сдѣлалось это и въ большихъ городахъ, и въ тѣхъ мѣстностяхъ Франціи, гдѣ скученъ пролетаріатъ, въ районахъ крупныхъ фабричныхъ производствъ, и, въ особенности, въ каменноугольныхъ бассейнахъ.

Парижъ, и въ этомъ, играетъ роль головы и центральной нервной системы. Уже давно въ его интеллигенціи началась травля буржуа. Болѣе вѣка тому назадъ и мечтатели, и практики стали взывать къ необходимости перестроить общественный складъ, не довольствуясь одними политическими реформами. Идеи Сенъ Симона, Фурье, Кабе, Пьера Лсру, Луи-Блана не дали никакихъ реальныхъ результатовъ; но онѣ, среди тѣхъ же самыхъ буржуа, въ томъ слоѣ ихъ, гдѣ нашлось больше великодушныхъ побужденій и смѣлаго анализа — вербовали себѣ сторонниковъ. Почва была разрыхлена и подготовлена, а въ іюньскіе дни февральской республики впервые, все въ томъ же Парижѣ, произошла первая кровавая схватка между буржуа и пролетаріемъ, обманутымъ въ своихъ мечтаніяхъ и надеждахъ.

Теперь можно безошибочно сказать, что іюньскіе дни 1848 г. (стало быть, болѣе полстолѣтия тому назад) представляютъ собою грозное предостереженіе, которое пролетаріатъ, и для Франціи, и для