– Пока единственные сыновья у своих родителей… – развел руками Арман. – Так что в Люсон вскоре прибудет другой епископ.

– А мы решили окончательно перебраться в столицу, – Клод взглянул на жену, увлеченно беседующую с королевой. – С замком как-то не задалось – видно, не по рылу кружева. Да и Леону надо учиться. Сорбонна, то да се… Мать всегда готова из ничего сделать сыр, если речь идет о единственном ребенке.

Арман продавал не только епископство – еще и должность духовника Анны Австрийской. Жизнь требовала огромных денег – он учел совет отца Жозефа. Заметив перемену в настроении любовника, Мария Медичи с восторгом задаривала его драгоценностями. Но аббатства и крупные должности оставались в руках короля, которому было кого осыпать дарами – семейство Люинь не жаловалось на количество сыновей.

Вместо погибшего Анри губернатором Анжера стал Амадор де Ла Порт – дядя Армана по матери. Клода Бутийе Мария Медичи произвела в государственные советники и пожаловала ему должность секретаря – знакомство принесло богатые плоды.

Черная лангедокская грязь чавкала, словно пытаясь съесть королевские ботфорты, а с ними – и самого Людовика. Пока он, спешившись, дошел до палатки Люиня, на каждом сапоге налипло по громадному кому. Жестом отстранив слугу, Людовик долго обтирал ботфорты о скребок у входа.

Он не хотел заходить внутрь. Видеть Люиня умирающим было больно. Видеть его землисто-бледным, с ввалившимися глазами, с трещинами на синих губах – было невыносимо. Хоть бы причиной смерти была рана, полученная в бою!

Но единственная удача за всю кампанию – взятие местечка Манер – нельзя было назвать боем. Так, несколько выстрелов, короткая рукопашная схватка на земляном валу, по недоразумению именовавшимся укреплением. Именно там Люинь подхватил заразу, которая теперь выворачивала ему кишки. Медики чопорно назвали болезнь пурпурной лихорадкой. Солдаты выражались грубее – «кровавый понос». От него полегло куда больше, чем от ран.

Невыносимое зловоние стояло над лагерем.

В палатке коннетабля оно было густым, как гороховая похлебка. Ничем не выдав желания зажать нос, Людовик прошествовал к одру скорби. Люинь за последнюю неделю словно стал меньше ростом, и узкая походная койка теперь была ему велика. Слуги уже не успевали менять простыни – на белом полотне расплывалось очередное кровавое пятно, добавляя зловония в итак перенасыщенную миазмами атмосферу.

– Его светлость принял опий… – полушепотом сообщил мэтр Эроар – личный врач короля. Они давно научились понимать друг друга с полуслова. Опий – значит, конец уже близок. Может быть, завтра. Может быть, сегодня.

Людовик не глядя протянул руку и врач так же молча подал мокрую тряпицу. Король осторожно обтер лицо друга – потемневший лоб, впалые щеки, отросшие за время болезни усы. Черты больного разгладились, но в сознание он не пришел. Вернув тряпицу доктору, Людовик мимолетно приложил руку к щеке Люиня и с горечью отметил, что вчерашний жар сменился влажным предсмертным холодом – за четыре месяца осады король успел изучить течение болезни, что унесла половину войска.

Так бездарно погубить несколько тысяч солдат! Людовик не щадил себя – питался хлебом и сыром, проводил в седле по двенадцать часов, спал иной раз на земле, не кланялся выстрелам, даже после того как ему чуть не оторвало голову ядром – но это ни на миг не приближало его к победе. Тысячи самых лучших солдат без правильного руководства могут только покорно лечь в могилы, мало чем отличающиеся от выгребных ям – настолько загажена земля вокруг Монтобана…

Ничем не выдав охватившей его бури чувств, Людовик покинул шатер. Его поступь была столь же неспешной, а спина – ровной, что и всегда. Лишь внимательный наблюдатель мог заметить, что глаза короля, прикрытые длинными ресницами, полностью неподвижны, словно монарх не видит ничего вокруг, уйдя в свои мысли.

Но епископ Люсонский и был тем внимательным наблюдателем – в конце концов, именно король отныне стоял между ним и властью! И для того чтобы управлять Людовиком так же, как его матерью, следовало в совершенстве его изучить. Надо сказать, что ни один потомок Адама не вызывал у него доселе такого затруднения: лицо короля было лицом сфинкса. Правильные и даже красивые черты его чрезвычайно редко изменяли выражению сдержанной скуки – понять, о чем думает Людовик и как он к чему-либо относится, было делом нелегким, если вообще возможным.

Но стремиться к этому надо – Арман раз и навсегда зарекся пренебрегать своим королем.

Очень хотелось поверить отцу Арну, бывшему духовнику Людовика, – тот уверял, что следующим премьер-министром и вторым человеком в стране станет Арман дю Плесси. Уж не за эти ли предсказания Люинь выгнал иезуита? Оскорбленный отец Арну пришел искать утешения у епископа Люсонского, а вскоре после этого в Монтобане повесили Соважа – офицера из осажденного гарнизона, который обещал Люиню открыть ворота крепости.

Увидев труп Соважа на зубце городской стены, Люинь сменился с лица, но не стал слушать осторожных советов снять осаду и вернуться в Париж. Единственной реальной надеждой взять Монтобан было предательство, но после казни Соважа других охотников помочь Люиню не находилось. С тех пор лето сменилось осенью, а осень – зимой, но Монтобан был по-прежнему неприступен. А коннетаблю, судя по всему, доведется покинуть Лангедок только в виде тела.

– Зачем меня ты обесславил? Неужто ты забыл о том,

Как мы с покойным Монморанси врагов крушили косяком?

Зачем меня из ножен вынул? Зачем нарушил мой покой?

Теперь мне обнажаться стыдно – меня сочтут веретеном!

О коннетабль, услышь мой голос и жажду крови утоли –

Скорей хоть мышку, хоть ворону могучею рукой срази!

– Не кощунствуйте, Рошфор, – лениво процедил Жюссак, придирчиво вглядываясь в полированный металл – он чистил кирасу. – Вы смеетесь над умирающим.

– Хорошо, друг мой, я сменю репертуар, – покладисто сказал Рошфор и возвел глаза к потолку – там собиралась вода. Если сейчас не слить, внутри опять будет потоп. Словно услышав его мысли, Дебурне проковылял к центру шатра и ткнул шваброй в просевшую ткань. Вода с журчанием потекла по наружной стене. Благодарно кивнув старику, Рошфор сделал постное лицо и заунывно завел:

– Наш час пришел за ратью рать Святую Землю покидать…*

– Хорошо, отец Жозеф вас не слышит! – фыркнул Жюссак.

– Все я слышу, – откинув тяжелый от воды полог, в палатку вошел капуцин. – Вы все шутите… А Испания между тем начала наступление на Нидерланды! Молодой Филипп Четвертый жаждет подвигов, жаждет славы! Мир вновь зашатался…

– Приветствую вас, отец Жозеф! Голландцы умоляют о помощи, – блеснул глазами Арман, продолжая укладывать бумаги в сундук. – Я покидаю Лангедок.

– Мария Медичи опять изволит отбыть на воды? – загорелая физиономия монаха сочилась ехидством. – В Пуг?