Поцеловав ей руку еще раз, он выскакивает наружу, торопясь к королю, пока дурную весть не принес кто-нибудь еще. Но опоздал – Людовик уже у дверей.

Глаза короля – как мушкетные дула.

Людовик один, без Люиня. Увидев распухшее лицо епископа, король пугается – так, что холодеют ладони, а горло сжимается, не пропуская воздух.

– К-к-к-к… – голос его не слушается. – К-к-как…

– Все уже позади, сир, – торопится Люсон. – Ее величеству лучше.

Епископ вдруг шмыгает носом – у этого лощеного прелата течет из носа, как у сопливого мальчишки! Под изумленным взглядом короля Арман торопливо лезет за измочаленным платком и утирается, виновато кланяясь.

– Ее состояние позволит ей пребывание в лагере? – вообще-то Людовик не хочет смущать мать и смущаться сам – мало ли какие у женщин бывают хвори!

– Ваше величество! – еще раз кланяется Люсон. – Ее величество оказали мне честь, приняв мое приглашение посетить замок Куссе – там более спокойная… обстановка.

Кажется, со стены скинули бочонок со смолой. Кажется, попали в кузнеца – таким густым басом может сквернословить только старик Матье.

– Да, Люсон. Увозите ее, и поскорей, – дернув щекой, заявил Людовик и прошествовал внутрь, в почтительно распахнутую Люсоном дверь.

Арман со стыдом почувствовал, как в груди мягкой лапой шевельнула радость – впервые в жизни они с Людовиком поговорили не как враги.

Через две недели, в середине июня, двор гудел от слухов. К вящему прискорбию, ни восшествие на испанский престол юного Филиппа IV, ни успешная осада Людовиком XIII Сен-Жан-д’Анжели не занимали в этом гуле главного места. Больше, чем о деяниях королей, говорили о посещении королевой-матерью замка Куссе – вотчины епископа Люсонского.

– Помилуйте, ее величество неделю гостила в Куссе почти наедине с его преосвященством! – многозначительно поднятые брови мадам Люинь говорили больше, чем уста.

– Он даровал ей духовное утешение, – снисходительно ответил герцог Бельгард.

– Да-да, по три раза на дню!

– Так и грехов у королевы-матери немало, – Бельгард осклабился.

– Мой отец был ранен при нападении Равальяка на Генриха Четвертого! – строптиво вздернула голову его собеседница. – Он сидел рядом с его величеством!

– Все бумаги по этому делу сгорели при пожаре во Дворце юстиции, – пожал плечами Бельгард. – Чтобы нам было о чем посудачить, королева-мать старательно обзаводится новыми грехами.

– А вы читали новый памфлет? – присоединился к разговору епископ Бонци. – «Хронику фаворитов»? Это даже лучше, чем «Жалоба шпаги коннетабля»… О, простите, мадам, я, разумеется, глубоко возмущен этим глумлением над храбрейшим и талантливейшим главнокомандующим за всю историю Франции…

В приоратстве Куссе королева-мать произвела фурор.

– Чего они делают? – пихнула Жака в бок Марианна. – Хоть что-то видать?

– Не… – закряхтел ее спутник и с шумом свалился с ограды, так и не добравшись до верха. – Давай-ка я лучше тебя подсажу, ты полегче, может, чего и углядишь.

– Ну? Чего там? – в нетерпении задрал голову парень. – Идут?

– Никого нет. Да с чего ты взял, что они непременно здесь пройдут?

– Да куда ж тута еще ходить? – вытаращил глаза Жак. – Одна аллея. Не в болото ж им лезть.

– Твоя правда. Ой… Идут, – заслоняя глаза от солнца, заговорила Марианна. – Сутану вижу – ух, и длинный же он! Что майский шест! А она как бочка толстая…

– Красивая? – пропыхтел Жак – он порядком устал, но любопытство было сильнее.

– Глаз не отвести! Каменья так и сверкают! Платье черное, с золотом, жемчуга!

– Чего делают? Правду говорят, что наш епископ ее того-этого?

– Почем мне знать? Идут. Разговаривают.

– А на нем чего? – полюбопытствовал Жак. – Черное или лиловое?

– Лиловое. Сутана. Сапоги. Высокие. Ой, штаны какие – в обтяжку, ровно мокрые, все ноги облепили… Ой.

Воспользоваться случаем и рассмотреть, какие у епископа подштанники и так далее, Марианна, к сожалению, не сумела. Так как от избытка чувств свалилась прямо на своего спутника, который, впрочем, совсем не возражал против такого расклада.

В отличие от епископа Люсонского.

– Мадам, мы не можем. Вы еще не полностью здоровы.

– Не пытайтесь быть святее Папы Римского, Арман, – мэтр Вотье дал добро сегодня утром.

– Проклятые эскулапы… Может быть, все-таки дойдем до кровати? Здесь полно муравьев, между прочим.

– И комаров. Так что не теряйте времени, мой епископ.

Впрочем, что он хотел от женщины, которая бегала по крыше замка Блуа в обнимку с ларцом стоимостью в два миллиона ливров?

Вечером его спас Клод, со всем семейством явившийся в жажде быть представленным королеве. Та милостиво заинтересовалась старыми друзьями ее дорогого епископа, и взволнованный Клод, стащив с кудрей шляпу, мел перьями хорошо знакомые дубовые половицы обеденного зала Куссе. Кто мог предположить, что этот пол когда-то будут попирать усыпанные жемчугом туфли Марии Медичи!

Мари Бутийе присела в глубоком реверансе. Арман взирал на нее с тщательно маскируемой нежностью – она совсем не изменилась.

Королеву больше всего заинтересовал Леон – похожий на борзого щенка, длинношеий, длиннорукий, длинноногий – он уже перерос отца, но несуразность движений была совсем еще детской, как и взгляд раскосых голубых глаз.

– Леон учится в Наварре, ваше величество, – ответила Мари на вопрос королевы. – Мы забрали его после крупа, может быть, придется год пропустить.

– Я вот в Наварре ничем не болел, – развел руками Клод, на что Мари закатила глаза. Королева встретила это мимическое движение снисходительной полуулыбкой и еле заметно кивнула головой.

Арману показалось, что они с Клодом стали свидетелями какого-то заговора двух женщин – неясно чем вызванного, но совершенно точно навеки сокрытого от всего мужского мира.

– Конечно, мальчика надо поберечь, – сердечно сказала королева. – Когда мой Гастон переболел крупом, он забросил книги и чернильницу на полгода. Сколько его наставник потом перевел розог, чтобы ввести его в колею! Но главное – это здоровье. Ваш мальчик уже перенес оспу?..

Предмет их разговора не выдержал и переступил с ноги на ногу, умоляюще глядя на мать. Что-то знакомое почудилось Арману в этом движении и в этом взгляде…

– Я слышал, ты продаешь должность епископа? – вопрос Клода вернул его к разговору. – Ведь ваша семья владела Люсоном столько лет!

– В нашей семье не осталось наследников. Анри погиб, на нас с Альфонсом надежды, как ты понимаешь, нет.

– О, прости, Арман! – Клод умоляюще сложил руки на груди. – Я думал, что твои племянники…