– Мария Грэмс, битте!

– Я-я-а-а? – раздается в трубке голос моей мамы.

– Что ты делаешь в парфюмерной фирме?

– Инга? Я тебе звоню, звоню, а никто не берет трубку. Где ты шляешься?

– Пару дней провела в тюрьме, съездила в баню, а так я всегда дома.

– Детей привезла?

– Привезла.

– То есть, – уточняет моя мама, – свою часть этого важного мероприятия я выполнила?

– Отлично выполнила, спасибо. Теперь помоги мне кое-что установить. Есть на чем записать?

– Записываю.

– Значит так, записывай строго в той последовательности, в какой я говорю. Готова? Гербердорф, 100 Р 40, дальше, Санна, 20 60 80, дальше – Эбелькадер 65487, еще Хенгель и Круз, дубль вэ, ай, три восьмерки двадцать три. Записала? Для начала выясни, что из наименований является названием какого-нибудь банка. Их три. Потом обратись в этот банк или сразу в три, скажи, что имеешь там вклад и назови код. Код – это цифры после слов. Все.

– А меня не пристрелят? – интересуется мама. – Что-то мне все это не нравится. Я подумала вдруг, уж не занялась ли ты поисками несуществующего вклада Руди Грэмса? На этой почве, если не ошибаюсь, совершенно сбрендила Ханна.

– Ты только узнай, и все.

– То есть мне не нужно тащить с собой в банк дорожную сумку или рюкзак на восемьдесят литров?

– Зачем?

– Чтобы унести пятьдесят миллионов, зачем же еще?!

Ну вот, пол-Москвы уже знают про пятьдесят миллионов, а теперь еще и пол-Гамбурга!

– Не нужно. Я тебе перезвоню сама. Что ты делаешь в парфюмерной фирме?

– А как ты думаешь? Я сочиняю духи!

Смотрю-смотрю-смотрю в окно. Идет дождь. Дождь уничтожил все следы пребывания снега на асфальте, а крыши сами стекли грязными потеками еще до него. Вечереет. Думаю о маме, сочиняющей духи. С одной стороны, меня пугает ее позднее взросление, но немцы, как уверяла Ханна, вымирают в инфантилизме и равнодушии благополучной жизни. Им не помешает вдруг выплеснувшаяся энергия заблудившейся в отрочестве девочки из России сорока трех лет…

С другой стороны, мне не придется рассказывать тайну употребления серебряной ложки при приготовлении еды, чтобы намертво привязать к ней папочку… Я выпила две рюмки текилы, бокал мартини с соком, клубничный ликер – полбокала, потом Лора предложила добавить еще пива, я добавила пива, но лучше не стало. Прислушиваясь к бурчанию в желудке, смотрю на желтоватую жидкость в тонком стакане, которую мне от всей души протягивает Антон.

– Что это? – икаю я.

– Это молоко с желтком и немного коньяку. Пей, вкусно.

– Нет, только не молоко.

– Лора, – кричит он, – она не хочет!

Подходит Лора, подливает в бокал коньяку. Коньяк размывается в бокале среди взбитого желтка с молоком плавными струями темно-коричневого цвета.

– Вишенку! – требую я.

– Принеси компот из холодильника! – приказывает Лора.

Антон бежит в кухню. На мои колени взбирается попугай, властным жестом обхватывает своими когтистыми пальцами мою руку с бокалом и тащит к себе. Нюхает. Отодвигает. Сползает на пол.

– Это даже попугай не пьет! – икаю я, пока Лора достает из банки с компотом вишенки и булькает их мне в бокал.

– Попугай, как ты знаешь, дурак. Пей!

Пью. Ничего себе. Очень даже вкусно.

– Больше не надо, – прошу я Лору.

– А ты не запрешься в ванной с лезвием? – прищуривается она подозрительно.

– Нет.

– Не повесишься в туалете?

– Господи, нет!

– Не выпрыгнешь с балкона?

– Лора, у меня третий этаж, это смешно! Не выпрыгну. Я не дойду до балкона, я больше не могу двигаться.

– Тогда еще бутылочку пива!

– Сначала – пописать.

Держась за стенки, тащусь в туалет.

– Я позвонила твоему оператору! – кричит Лора под дверью. – Он приведет с собой Матрешку!

– Лаврушку, – поправляю я, не в силах встать с унитаза. – А зачем?

– Я испугалась, я еще маленькая, хотела вызвать психушку, но подумала, что тебе больше нужна помощь друзей, которых ты знаешь с детства.

Пришли друзья, которых, как заметила Лора, я знаю с детства. Лаврушка, конечно, сразу бросилась плакать. Лом с умным видом полез в аптечку на кухне и стал ее потрошить.

– Что у вас случилось? – поинтересовалась я.

– Не у нас. У тебя. – Лом, шевеля губами, читает надписи на лекарствах. – Ты собралась покончить с собой и даже не позвонила попрощаться? После всего, что между нами было?!

– Инга-а-а-а, – рыдает Лаврушка, – не делай этого, я не смогу без тебя-я-а-а-а…

– Вы что, сбрендили? – Я совершенно искренне удивлена. Я бы наорала на них как следует, но количество выпитого спиртного затормаживает все реакции.

– Твоя племянница позвонила. Она, кстати, называет тебя мамочкой, – многозначительно уставился на меня Лом. – Сказала, что ты наглоталась снотворного. Собираешься покинуть этот мир. Объяснила почему.

– Почему? – Опять икаю.

– Она сказала, что к вам завалился инспектор милиции, этот, как его?… Лапушкин? Провел допрос с пристрастием и без свидетелей. Требовал, чтобы ты сдала клад за восемнадцать процентов от суммы. Ты отказалась. После его ухода провела собственное расследование, позвонила матери в Германию. Ты узнала, где лежат эти деньги, и от груза ответственности, и в предчувствии смертельных неприятностей решила покончить с собой. Твоя племянница считает, что сожительницы… как это? – повернулся Лом к Лаврушке.

– Хранительницы очага, – всхлипывает та.

– Да. Хранительницы очага иногда ломаются от нагрянувших на них проблем и предпочитают смерть унижениям или резким переменам в жизни.

– Я хотела выпить две таблетки снотворного, чтобы спрятаться! Какого черта вы устраиваете этот балаган?

– Что это значит – спрятаться?

– Когда я сплю, меня никто не сможет найти! Лора!! – кричу я.

Лаврушка и Лом смотрят на меня с жалостью.

– Я решила, что лучше тебе напиться до бесчувствия, чем травиться, – оправдывается Лора в дверях.

– Ты что, вообще не веришь мне? Ни одному слову?

– Я верю, но импульсы…

– Плевать на импульсы. Говорю тебе раз и навсегда: что бы ни случилось, я должна помочь вам с братом вырасти. Пока вы сами меня от себя не прогоните, я никуда не уйду! И второе. Ты подслушала наш с Ладушкиным разговор?

– И что? – Лора сразу же выставляет колючки.

– Если ты слышала все, говори, что думаешь на эту тему?