– Я думаю, мы сдадимся, – уныло признался старик. – Да поможет мне Бог, но именно таково мое мнение.

Он развернул коня и направился к холму.

– Дорогу-то разберете, сэр Реджинальд? – спросил Томас.

– Конь разберет. У одного из нас должно быть что-то в голове.

Рыцарь поцокал языком, и лошадь ускорила шаг.

Казалось, эта ночь никогда не кончится. Темнота стояла непроглядная, и вместе с ней пришло чувство обреченности, которое всегда приносит с собой мгла. Река шумела, перекатываясь через неглубокий брод.

– Попробуй уснуть, – посоветовала Женевьева, и Томас вздрогнул.

Она перешла через брод, чтобы быть рядом с ним на северном берегу.

– И ты тоже.

– Я принесла тебе вот это.

Томас протянул руку и ощутил привычную тяжесть лука. Тисовый лук высотой с человеческий рост, прямой как стрела и утолщающийся к середине. Поверхность казалась гладкой.

– Ты натерла его? – спросил Томас.

– Сэм отдал мне остатки животного воска.

Томас провел рукой по цевью. В утолщенном центре, где покоится стрела до того, как тетива отправит в полет этого посланца смерти, он нащупал маленькую серебряную пластину. На ней был выгравирован йейл, держащий кубок, – герб бесславного рода Вексиев, его рода. Накажет ли Господь его за то, что бросил Грааль в холодную пучину моря?

– Ты наверняка промокла, – сказал он.

– Я подобрала юбку, – ответила Женевьева. – Да и брод неглубок.

Она села рядом и положила голову ему на плечо. Некоторое время оба молчали и просто смотрели в ночь.

– Так что будет завтра? – спросила женщина.

– Уже сегодня, – вяло поправил Томас. – Все зависит от французов. Либо они примут условия Церкви, либо решат, что им выгоднее побить нас. И если французы согласятся, мы поскачем на юг.

Он не сказал ей, что его имя в списке тех, кого полагалось выдать в заложники.

– Прошу, проверь, оседланы ли лошади. Кин тебе поможет. Они должны быть готовы до рассвета. Если семь раз прогудит труба, значит мы отправляемся. Причем быстро.

Он почувствовал ее кивок.

– А если труба не пропоет? – спросила Женевьева.

– Тогда французы придут убивать нас.

– Сколько их?

Томас пожал плечами:

– Сэр Реджинальд считает, что у них тысяч десять. Точно никто не знает. Может, больше, может, меньше. Много.

– А у нас?

– Две тысячи лучников и четыре тысячи латников.

Женевьева замолчала, и Хуктон предположил, что жена размышляет о неравном соотношении сил.

– Бертилла молится, – сказала она.

– Сдается мне, многие сейчас молятся.

– Она стоит на коленях у креста, – уточнила Женевьева.

– У креста?

– Позади хижины у перекрестка есть распятие. Бертилла говорит, что простоит там всю ночь и будет молиться о смерти супруга. Как думаешь, Господь прислушивается к подобным молитвам?

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что Бог от нас устал.

– Лабруйяд не станет сражаться в первых рядах, – напомнил мужчина. – Он позаботится о том, чтобы впереди были другие. А если дело примет скверный оборот, просто сдастся. Граф слишком богат, чтобы его убили.

Томас погладил жену по лицу и ощутил кожаную повязку, закрывающую поврежденный глаз. Она ослепла на этот глаз, ставший молочно-белым. Томас утверждал, что это не делает ее уродливой, и сам в это верил. Вот только она не верила. Он крепче обнял женщину.

– Хочу, чтобы ты был слишком богат и остался жив, – проворчала она.

– Так и есть, – с улыбкой ответил Томас. – Они могли бы получить в выкуп за меня целое состояние, но им не это нужно.

– Кардинал?

– Он не забудет и не простит. И мечтает сжечь меня заживо.

Женевьеве хотелось попросить мужа быть осторожным, но это была бы пустая трата слов, как и молитвы Бертиллы перед крестом у дороги.

– Что же, по-твоему, произойдет? – спросила она вместо этого.

– Думаю, мы услышим семикратный рев трубы, – признался Томас.

А затем ему предстоит скакать на юг так, словно за ним гонятся все демоны ада.

* * *

Король Иоанн и два его сына опустились на колени, чтобы получить гостию, пресуществившуюся в тело Христово.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, – нараспев произнес епископ Шалонский. – И пусть святой Дионисий хранит и оберегает тебя и приведет тебя к победе, которой желает Господь.

– Аминь, – буркнул король.

Дофин Карл подошел к окну. Распахнул ставни.

– Еще темно, – заметил он.

– Это ненадолго, – бросил граф Дуглас. – Я слышу первых птиц.

– Позвольте мне вернуться к принцу, – раздался из дальнего конца комнаты голос кардинала Талейрана.

– Чего ради? – спросил король Иоанн, раздраженный тем, что кардинал не обратился к нему ни «сир», ни «ваше величество».

– Чтобы предложить им перемирие до поры, пока условия не будут прояснены.

– Условия ясны, – отрезал король. – И я не намерен их принимать.

– Вы сами выдвинули их, сир, – почтительно указал Талейран.

– И англичане слишком легко согласились. Это означает, что они напуганы. Что у них есть причины бояться.

– При всем уважении, сир, – вмешался маршал Арнуль д’Одрегем. Он прожил на свете пятьдесят лет, набрался опыта в боях и остерегался лучников вражеской армии. – Каждый день, который они проторчат на том холме, ослабляет их. С каждым днем их страх будет расти.

– Они напуганы и слабы уже сейчас, – вмешался Жан де Клермон, второй маршал французской армии. – Это овцы на убой. – Он язвительно усмехнулся в адрес коллеги-маршала. – Вы просто их боитесь.

– Если мы вступим в бой, – бросил д’Одрегем, – вы будете смотреть в зад моей лошади.

– Довольно! – рявкнул король. Люди опасались его печально известной вспыльчивости и притихли. Иоанн хмуро глянул на слугу с кипой джупонов, перекинутых через руку. – Сколько?

– Семнадцать, сир.

– Раздай их рыцарям ордена Звезды.

Он повернулся и посмотрел в окно, где на востоке появились первые проблески рассвета. Король уже надел голубой джупон, расшитый золотыми лилиями. Семнадцать одеяний, принесенных слугой, были точно такими же.

Если битва состоится, то пусть враг запутается, кто именно из них король, а воины ордена Звезды числились среди лучших бойцов Франции. Это был личный рыцарский орден короля Иоанна, учрежденный в пику английскому ордену Подвязки, и сегодня рыцарям ордена Звезды предстоит защитить своего монарха.