Я вспомнил, как мы с Элисон, когда только привезли близнецов домой, без конца бегали в детскую, чтобы посмотреть на них спящих. По большей части это была паранойя новоиспеченных родителей: мы хотели убедиться, что они еще дышат. Но все-таки в немалой степени это был восторг, вызванный тем непостижимым чудом, которое мы с ней сотворили.

Я не переставал удивляться тому, каким оно стало, это маленькое существо, чье сердечко, бившееся в унисон с сердцем сестры, я впервые услышал, когда им было по восемь недель. Теперь оно было способно производить весьма сложные операции – надеть на себя слишком маленькую пижаму, например, – и это было поразительно.

Глядя на Сэма, я, конечно, думал об Эмме. Где она прямо сейчас? Может, тоже спит и во сне пускает слюни? Раскинула руки, закинула их за голову? Я ощутил такую тоску от того, что ее нет рядом, что внутри у меня все сжалось. Мне хотелось увидеть и ее детское личико; вспомнить, каким она была младенцем; восхититься девочкой, которой она стала, и представить, какая из нее вырастет женщина, – я молился, чтобы у нее все-таки был шанс вырасти.

Где-то рядом полыхнула молния, и сразу за ней прогрохотал раскат грома. Вернувшись к реальности, я подошел к стене и выключил свет, чтобы Сэм, если его вдруг разбудит гроза, не увидел перед собой странную картину в виде плачущего над его кроватью отца. Затем вновь подошел к нему, натянул одеяло и тихо поцеловал в лоб. Когда я вышел из комнаты, он даже не пошевелился.

В доме было темно. Я решил, что Элисон спит. Теперь, когда ей больше не нужно было прикидываться здоровой, она, нуждаясь в отдыхе, ложилась рано.

За окном ревела буря. На боковую стену дома обрушивались потоки дождя. Деревья плясали в непредсказуемом ритме ветра. Где-то неподалеку шторму подвывала лесная стая одичавших собак, как будто им могло это помочь.

Я тихонько вошел в нашу спальню и увидел на широком подоконнике силуэт, наблюдавший представление, которое устроили за окном молнии.

– Привет, – сказала Элисон.

– Привет.

– Как Сэм?

– Нормально.

– Он что, попросил тебя лечь с ним?

– Нет, я просто отрубился, когда читал ему на ночь сказку.

Раздался смешок.

– Не против, если я посижу с тобой?

Она подвинулась вперед, освободив немного места, чтобы я устроился за ее спиной. Потом села у меня между ног, и я обхватил ее руками.

– С учетом всего, что ему довелось пережить, Сэм держится молодцом, – сказала она, – если не считать приступов его… не знаю, как это назвать… меланхолии, что ли… я вижу, что тогда он думает об Эмме, скучает по ней. Но в остальном он у нас просто боец.

– Как думаешь, это природная стрессоустойчивость или дети просто не понимают, что происходит?

– Скорее всего, и то и другое, – ответила она.

Элисон собралась что-то добавить, но в этот момент очередной сполох молнии прорезал мрак, на короткое мгновение осветив наш двор, пляж и реку за ним.

Когда затих раскат грома, Элисон спросила:

– Ну что, готов к завтрашнему дню?

– Насколько это возможно, – ответил я.

– Я не про суд. Я имею в виду…

– …как все пройдет с Эммой, знаю, – закончил я за нее.

Элисон уже не в первый раз заводила разговор о том, каким образом нам вернут заложницу. Мы с ней давно пришли к выводу, что в случае с Сэмом все прошло относительно просто. Они отдали нам сына, потому что у них оставалась наша дочь и они по-прежнему могли требовать от меня чего угодно.

Теперь все было иначе. Совсем иначе. Огласив вердикт, я им больше буду не нужен. Эмма тоже. Она станет балластом, свидетелем, который может дать показания, если их когда-нибудь поймают. Это означало, что мне нельзя будет выносить приговор до тех пор, пока я не увижу дочь живой и здоровой. Этот вопрос мы с женой обсуждали не раз, и я подумал, что она решила опять к нему вернуться.

Но вместо этого Элисон сказала:

– Понимаешь, у нас будет всего одна попытка.

– Понимаю.

Она повернулась ко мне и посмотрела взглядом, для описания которого я не могу найти слов. Такой убийственно серьезной я ее в своей жизни еще не видел.

– Эти люди не отдадут нам ее просто так. Нам придется отнять у них Эмму. Мы должны быть готовы на что угодно, лишь бы ее вернуть.

Я ничего не ответил, а только уставился в окно, где сентябрьская гроза обрушивала свою ярость на поверхность реки Йорк, взбивая ее в белую пену.

– На что угодно, – в последний раз повторила Элисон.

В ту ночь я проспал беспокойным сном всего пару часов. Ближе к четырем меня разбудил мочевой пузырь. А когда я вернулся из туалета, сердце уже стучало так, будто в груди до сих пор бушевала гроза.

Еще пятнадцать минут я пытался убедить себя, что могу снова уснуть, а потом сдался и спустился вниз, чтобы сварить себе кофе.

Пока солнце неумолимо подкрадывалось к горизонту на востоке, я уселся на террасе позади дома. Я думал о разговоре с Элисон, о том, как она смотрела на меня этим жестким взглядом. Я, конечно, и без того знал, что нам нужно было делать. Но было неясно, каким образом это осуществить.

Не знаю, как в других судах, но у нас в Восточном окружном суде в Вирджинии процедура вынесения приговора – по крайней мере, по таким громким делам, как это, – не сильно изменилась со времен Уолтера Э. Хофмана. Судья подписывает печатную копию судебного решения, вручает ее секретарю, а тот передает документ ответственному клерку.

После этого вновь вступает в свои права двадцать первый век: клерк сканирует документ, вносит его в электронную базу данных, отправляет копии представителям сторон по электронной почте, журналисты скачивают PDF и так далее.

Но первый шаг – самый важный – по-прежнему делался по старинке. И чтобы его совершить, я должен был написать свое имя ручкой на бумаге. Это была единственная реальная власть, которой я обладал в рамках федеральной судебной системы. Я должен был оттягивать этот момент до последнего.

Это было самое простое. Дальше начинались сложности. Похитители вряд ли захотят приближаться к охраняемому полицией и битком набитому маршалами зданию суда. Те, кто удерживал у себя Эмму, наверняка будут настаивать на том, чтобы передача состоялась на нейтральной для них территории.

В то же время документ должен быть подписан в суде, то есть на моей территории.

Эта дилемма мучила меня уже не первую неделю. Не помогла ни еще одна порция кофе, ни еще один новый рассвет. В конце концов я сдался, вернулся в дом и стал готовиться к предстоящему дню. Быстро просмотрел электронную почту, только чтобы убедиться, что Джеб Байерс не прислал письмо с сообщением, что я отстранен от дела. Но пока мне ничего не угрожало.

Поцеловав Элисон и Сэма, я сел в «Бьюик», выехал на нашу длинную подъездную дорожку и поехал в суд.