– Доброе утро! – сказал Ромашкин лодочнику. – Хочу вырвать из вашего рта последний кусок хлеба.

– И вам не хворать, сэр, – послышалось в ответ на английском.

– Плащ Жиля наденет он, – Андрей Петрович указал пальцем на стоявшего рядом с ним Джеймса, – а я буду в своем.

Последние слова Ромашкин произнес по-французски, давая понять, что с этого момента английскую речь использовать нежелательно.

– Я помню вас, месье… или сэр? Да к дьяволу, какая разница. Ведь не Бог же разделил нас. Помогите столкнуть лодку, и мы отчалим от этого проклятого берега.

Все важные события и переживания по их поводу, а также тайны и мрачная правда предваряются и сопровождаются молчанием. Наверно, в молчании и Каин предал Авеля, а смотря на звезды, Галилей заметил, что молчание освещает всю Вселенную. Молчание одновременно и самое безобидное и самое ужасное состояние во всем мире. Оно просвещает о скрытых силах судьбы. Молчание – вот глас нашего Создателя, и оно не ограничивается только трогательными или великими событиями. Как воздух, молчание проникает повсюду и проявляет свою магическую мощь, как в том особом настроении, кое подчиняло себе одинокого странника с юношей, пустившихся в путешествие, так и в те невообразимые времена, когда, прежде чем родился мир, молчание смотрелось в зеркало темных вод. Ни единого слова не проронили Ромашкин с Джеймсом, когда из непроглядной ночи, все еще царившей непотревоженной над миром дюн, старая рыбацкая лодка выскочила на песок и замерла. И лишь тихое шуршание откатывающихся волн нарушилось легким звоном монет. Андрей Петрович положил в мозолистую ладонь современного Харона оговоренную плату и спешно зашагал в сторону огней рыбацкого поселения.

– Учи французский язык, Джеймс, – сказал Ромашкин спустя пару минут неспешной ходьбы. – Иначе останешься молчуном.

– Из-за того, что французы наши враги?

– Разве француз-лодочник или тот рыбак, который готовит сети, развязал эту войну? Они нам не враги. Врагом станет тот, кто захочет изменить твои жизненные принципы, отнять принадлежащее тебе. – Андрей Петрович тут же произнес цитату из Псалома: – «Уста их мягче масла, а в сердце их вражда; слова их нежнее елея, но они суть обнаженные мечи[93]». А пока они просто люди: французы, англичане, испанцы, русские, германцы.

– И Том так же говорил, – тихо произнес Джеймс.

– Наверно, вам с братом повезло, что вы повстречали Тома. Судя по всему, он был славный малый. Но, – Андрей Петрович остановился, – он уже сыграл свою роль в отведенной ему короткой жизни. Он не дал вам оскотиниться. Теперь настал новый этап, и пожалуйста, отложи все воспоминания прошлого в каком-нибудь закутке своей головы и очисти свободное место для познаний в грядущем. Тебе предстоит потрудиться, сильно потрудиться.

* * *

Комната в частном доме в центре Дюнкерка с бакалейной лавкой на первом этаже, в которой остановились Андрей Петрович с молодым спутником, погрузилась в тишину. Еще днем мы с Ромашкиным обсудили все наши дела, обменялись мнениями и поведали друг другу о прошедших приключениях. Сейчас же настало время завершить дело, начатое Андреем Петровичем по своему усмотрению и полностью одобренное мною. Слуга-ирландец опустил над окнами зеленые ставни, а Джеймс в это время запаливал и расставлял в ряд свечи. Перекрывая друг друга, ореолы пламени сообщались с дрожащим светом камина. У стены, напротив двери, стояло нечто вроде туалетного столика. Единственная свеча, оплывшая в раскрашенном синими красками фарфоровом канделябре, отбрасывала тусклые отблески на золотую раму продолговатого зеркала, в котором отражались пухлый нотариус, его помощник и старик голландец. Они занимали предопределенные для них места вдоль стены и были молчаливо сосредоточены. Напротив этой троицы за небольшим столом, в креслах восседали виконтесса, я и Ромашкин. Наконец, стряпчий достал стопку бумаг и положил на стол несколько страниц. Полина окунула перо в чернильницу и плавным движением вывела свою подпись. В мягко сплетенном кьяроскуро[94] камина и свечных фитилей чернильные росчерки контракта точно отрывались от бумаги, и страницы буквально оживали у всех на глазах.

– Согласно вашему распоряжению, ваша светлость, я подготовил в префектуре все документы, – вставая, произнес толстячок. – Дом, коммерция и пакгауз теперь принадлежат вам. Было невероятно сложно все сделать за один день, но как видите… Соизволите взглянуть?

– Это лишнее, – нехотя произнесла Полина. – Мне скучно рыться в бумагах.

– Понимаю, ваша светлость, рад был служить…

Полина одним взглядом показала, что приняла слова к сведению и продолжать разговор не намерена.

– В таком случае позвольте откланяться, – проговорил нотариус, и изящно, прямо по-старорежимному, поклонившись с притопом, попятился к двери как краб.

Вслед за ним поспешил помощник, а вот старику голландцу пришлось вновь опуститься на лавку.

– Моне! А вы куда собрались? – поинтересовался я.

– У нас говорят, что из тридцати шести способов ведения войны лучший – это отступление. Мне, как главе аптекарей, больно было смотреть, как одна из самых старых аптек города доживала последние дни. Сначала закуток в бакалее, а сегодня надежд уже не осталось.

– С чего вы так решили? – спросил я.

– Думаю, ее светлости станет неинтересно разбираться во всех этих склянках, мазях и пиявках, и дом с лавкой продадут кабатчикам.

– Совершенно верно, – подтвердил я. – Кесарю – кесарево. А вот молодому человеку, его зовут Джеймс, совсем наоборот, станет даже очень интересно. Он из потомственной семьи аптекарей, и пусть юноша плохо понимает нас и совсем не знает латыни, зато он весьма талантлив и горит желанием овладеть профессией предков. К тому же готов заплатить полторы тысячи франков за учебу, которые так щедро предоставила ее светлость.

– Как говорил мой дед: «росткам талантов надо помогать прополкой, дабы поросль бездарностей не заслоняла солнце». Я готов взяться за обучение хоть сегодня же. И клянусь, чтоб мне больше не видать табаку, за три года мы с моим другом Дюбреем поставим этому славному юноше латынь так, что от зубов будет отскакивать.

– В таком случае, – обращаясь к Полине, произнес я, – виконтесса, позвольте не докучать вам нашими разговорами. Мы сходим, осмотрим будущую аптеку.

Я, Моне и Ромашкин спустились на первый этаж, прямо в помещение лавки, где на пустых полках сиротливо стояли какие-то банки, и целая стена представляла собой огромный шкаф с множеством ящичков. Когда дополнительные свечи в канделябре были зажжены, голландец посвятил нас в основы своего предприятия и определил место Джеймсу.