снимков: Булат Шалвович со шпагой – слева – ворон! Как-то раздался телефонный звонок… международный… тревожный… длинный перезвон… Булат положил шпагу и поднял трубку: “Привет, привет, Вася”. Из Парижа звонил Василий Аксёнов. Как я понял – речь шла о “метропольцах”. Длинный был разговор. Опасный, по тем временам, разговор. Не “За Советскую власть” – даже – как раз – наоборот… И прослушивался… и записывался… и анализировался он, конечно же известными под аббревиатурой “КГБ” службами. “Булат Шалвович! – Вас же посадят!!!” – тихо-тихо сказал я… “Друг мой, – прикрыв трубку ладонью, ответил Булат, – для того чтобы в нашей стране кого-то посадить – не требуется вообще никаких поводов”».

В Безбожный переулок переехал и не член Союза писателей Владимир Богомолов. Но каким же образом несговорчивый литератор смог прописаться в столь «враждебных местах»? Сперва жил он неподалеку от Белорусского вокзала. Эдвин Поляновский повествует:

«Крохотная комнатка, кухня – пять метров. Последний этаж, что-то вроде антресолей. Друзья, коллеги брали его за горло:

– Ну напиши ты Промыслову заявление на квартиру.

Промыслов – председатель Мосгорисполкома, личность всемогущественная.

– Ну, напиши, он от твоего романа в восторге.

Промыслов прочитал заявление Богомолова и был сражен:

– И это он такой роман в однокомнатной квартире написал?

Владимир Осипович получил квартиру, в прихожей которой можно было устраивать мотогонки»{443}.

Любопытно, что Владимир Осипович всячески демонстрировал свою независимость и не только от Союза писателей. Лазарь Лазарев, также заходивший в его прежнюю маленькую квартирку на Большой Грузинской, удивлялся: «Там я впервые услышал его “программное” заявление… “Я от них отделился”, – говорил он о властях, о государстве. Плачу взносы в “Красный Крест”, вот и вся моя связь с ними – они мне не нужны. Это по тем временам было вызывающее самоопределение, мало кто мог себе такое позволить, так заявлять о своей автономности, независимости. Это привлекало к нему людей – им восхищались. Хотя со временем он стал любоваться своей независимостью, гордиться ею»{444}. Независимость – это, конечно, хорошо, но жизнь-то продолжается.

А в Безбожном переулке Владимир Осипович Богомолов сперва поселился в доме 14, а затем в доме 6, по соседству с председателем правления Госбанка СССР. Но квартира, по которой можно было кататься на велосипеде, Богомолову пришлась не по нраву, как объяснил он Лазареву: «вид из окна был не тот, мешал ему работать». Ну что же, причина понятная, особенно для советского писателя. И тогда Владимир Осипович получил квартиру в другом доме, тоже хорошем. «Началась эпопея ремонта и приведения квартиры в тот образцовый порядок, который он считал необходимым, единственно возможным. Во все мелочи вникал. Несколько месяцев… одна из комнат в его новой квартире представляла собой ремонтную подсобку. Я тогда говорил ему (он любил слова и фразы-формулы), что главным его словом стало “заподлицо”», – рассказывал Лазарь Лазарев, добавляя: «При входе в этот столь респектабельный дом на него, стараясь отобрать сумку, напал грабитель и нанес ему несколько ран»{445}…

Каждый писатель мог бы написать свою квартирную историю или рассказать о том, как помог другому. Анатолия Алексина как-то утром в половине седьмого утра разбудил телефон, звонил ответственный секретарь одной из газет: «Анатолий Георгиевич, простите, что я спозаранку… Вы понимаете, мой сын Сережа поступает в один технический институт. Но в том институте есть особый факультет, где на одно место десять претендентов. Сережа хочет именно туда. Я прошу… умоляю вас: поговорите с ректором!»{446}

Но при чем здесь писатель Анатолий Алексин? Он ведь не физик, а больше лирик. Звонящий пояснил: «Я уже выяснил: ректор вас любит! Если бы вы сегодня смогли к нему съездить!» Анатолий Георгиевич, судя по всему, отказывать не умел. И в 9.00 он был у ректора – бодрого старичка, членкора Академии наук, известного ученого. Алексин в глаза не видел этого самородка Сережу, но рекомендовал его за «страстное призвание и недюжинные способности», попросив «приглядеться повнимательнее». Ректор смотрел «все понимающими» глазами, обнадежив: «Пригляжусь», – и записал в календаре фамилию абитуриента.

Только Алексин за дверь, как ректор и говорит: «А кстати… Знаете, у меня есть любимый племянник… Сочиняет стихи… И представьте себе, послал он в журнал подборку самых лучших своих стихотворений, а оттуда – ни звука. Ну, ни гугу… Вот если бы вы…» Ну что делать? И Алексин садится в машину и едет в редакцию того самого журнала, где пылится рукопись нового Александра Сергеевича или Михаила Юрьевича. На месте оказался заместитель заведующего отделом поэзии. Он вошел в положение, пообещав опубликовать два-три стишка. Остальные были слабоваты, не достойны, так сказать, высокого уровня всесоюзного журнала.

Только Алексин за дверь, как слышит: «А кстати… У меня к вам огромная просьба! Личного характера… Я давно толкусь в очереди на квартиру. И вот, наконец, предложили… Но на первом этаже. Почему?! Я столько лет состою в Союзе писателей. Много книг. И тут вот ишачу, в редакции. Отбиваюсь от графоманов. Это же “вредное производство”! К тому же я – инвалид». Анатолий Георгиевич вновь садится в те же самые «Жигули», за рулем которых сидит папаша Сережи-абитуриента, о коем все уже забыли, и едет в Союз писателей. Ехать надо сейчас, ибо «завтра может быть уже поздно… Вас послала сама судьба!».

И вот судьба в виде Анатолия Алексина достигла Союза писателей: «Управляющим делами в ту пору – правда, очень недолго – был лихой, изрядно выпивавший кутила немолодого возраста, который со всеми держался запанибрата. Полушепотом всем сообщал, что он генерал в отставке». И со всеми на «ты». Прямо как Михаил Сергеевич или Виктор Степанович. Алексин не называет фамилии чиновника-выпивохи. А разве это имеет значение? Дело-то в системе. Короче говоря, с трудом отказавшись от коньяка, который был немедля извлечен из несгораемого сейфа, Анатолий Георгиевич сумел внушить хозяину кабинета, что от него хотят. Постепенно оборона пала: «Подумаешь, инвалид! А кто нынче не инвалид? Я, что ли, здоров?.. Кто-то же должен и на первом этаже жить!.. Придется пойти навстречу». В итоге подобревший бюрократ набрал телефонный номер и распорядился: «Там у нас что-то есть в заначке на третьем этаже… Перебросим туда с первого!»

Только Алексин за дверь, как слышит: «А кстати! Моя дочь учится в музыкальной школе… Я давно хотел к тебе обратиться. Директор школы сказала, что если б ты провел читательскую конференцию, она бы пригласила районное начальство, – и им бы… произвели капитальный ремонт». Алексин согласился{447}. На колу мочало – начинай с начала.

А кончилось все тем, что Сережа поступил, а племянник ректора увидел свои стихи напечатанными в толстом журнале; сотрудник отдела поэзии въехал на