– Зачем вы хотели меня видеть, Константин Алексеевич?

– Посмотреть, как ты выросла… Узнать… Помочь, если надо…

– Узнать что именно? Как Павлу не давали прохода газетчики? Как весь банк шушукался за его спиной? Это тот Чернявин? Как то же самое происходило… да и происходит в Оксфорде? «Какой ка-а-а-шмар. Это что – ее отец?»

– Маша, я это понимал и понимаю, потому и приехал. Не понимаю только, откуда эта враждебность ко мне? Не понимаю, что пыталась объяснить мне мама. Не понимаю, почему ты сама не позвонила. Ты считаешь, я в чем-то виноват? – А вы, я вижу, так не считаете. Вы почему помогали маме? Для очистки совести, думаю.

– Маша, с чего ты…

– Константин Алексеевич, не валяйте дурака. Платили нам деньги, делали визы – зачем? Зачем вы это делали, если потом за нашей спиной высказали Платону Валерьяновичу все, что вы на самом деле о нас думаете? Что вы считаете и меня, и маму вторым сортом!

«Ах, вот оно что! Это, значит, Скляр мной прикрылся, когда сына пытался урезонить». Александров понял, что ему нечего сказать. Скляр, которого он всегда считал человеком жестким, но с собственным кодексом чести, в пристеночной ситуации сподличал. Сподличал по-мелкому, по-житейски. С кем не бывает.

– Маша. Платон…

– Ой, не надо! Не надо сейчас все валить на него! Это так удобно, его уже нет!

– Я не собираюсь ничего на него валить. Вообще, не собираюсь оправдываться. Это не в моем стиле. Но мне важно, чтобы ты знала правду. Идиотская ситуация… Платон приехал ко мне, спрашивал, что я знаю о тебе, о маме…

– И вы ему много чего наговорили.

– Это неправда.

– Павел, когда он приехал за неделю до… до того, как все случилось. Платон Валерьянович ему все передал.

– Я это уже понял. Но это неправда.

– А я вам не верю. И Павел не верит. Его отец… Да, он был очень непростой человек, все говорят. Но не подлый, не такой, как… Не подлый, короче. Зачем ему было врать, если вы не говорили, что я… подзаборная…

– Маша, не смей это повторять! Я не знаю, зачем он это сделал, и не хочу выяснять. Его нет, ты сама сказала! Ничего подобного я сказать не мог. Мне совершенно не важно, кто и как тебе передал это. Я был с Платоном честен. Как и с тобой сейчас.

– Не верю я вам, Константин Алексеевич. Допустим, вы говорили что-то другое. Но Платон Валерьянович вас услышал так, как услышал. Я тоже не могла в это поверить. Знаете, как для меня это было важно? Я ведь вам-то с самого начала поверила, когда еще… в «Кофемании»…

– А почему перестала верить?

– Почему? Так вы же всех снова предали. Это же я уговорила Павла, а потом Вику, чтобы они вас попросили заняться бизнесом Платона Валерьяновича. Вот и проверила. Вы кинули всех после убийства Платона Валериановича!

– Маша, опомнись! Это не просто несправедливо… Это не имеет ничего общего с правдой. С реальными обстоятельствами.

– Про реальные обстоятельства я судить не могу. У вас в России все, как вы говорите, «по понятиям». Вика, в отличие от меня, на вас не держит зла, не считает вас… подлым. Я не знаю, права она или нет. Я просто думала, что вы другой, чем они, а вы – точно такой же.

– А Павел тоже считает, что я, как ты выразилась, кинул Платона?

– Он ничего не считает. Бизнес отца ему был не нужен, а какой вы – ему наплевать. Хуже, лучше – какая разница… Он отца потерял! Отец его тоже был на святой, и Павел это понимает. Вы в той стране все такие. Но мы-то живем в другой стране. И как мне теперь с этим жить?

«И давно ты живешь в этой стране? – подумал Александров. – Давно привыкла ходить по Лондону с сосредоточенным лицом? Тут легко быть чистым, особенно если есть деньги. А что ты успела понять про Россию, в которой отец Павла создал все, чтобы его сын смог быть чистым, чтобы у него была другая жизнь? Что ты знаешь про наши «понятия», наши писаные и неписаные законы, границы чести и бесчестия?»

Затевать такой разговор было жестоко. Жестоко по отношению к девочке, не успевшей познать ту жизнь. И не факт, что ей нужно ее познать, ей выпало и так слишком много. Да, его злит, что она не может его понять. Но он же приехал не за пониманием.

– Маша, ты все сказала?

– Я могла ничего и не говорить. Мне все понятно. Но вы же сами хотели встретиться.

– Знаешь, Маша… Я сейчас ничего не стану тебе говорить. Только повторю, что… что все это неправда. Ты обдумай, пожалуйста, мои слова, а мы встретимся с тобой завтра. Мне сейчас тяжело продолжать.

– Завтра?

Александрову показалось, что в этом вопросе прозвучала не неприязнь, а что-то похожее на надежду. Машка, это же его Машка! Она не хочет верить, что он подлец.

– Завтра. Давай встретимся тут же. Тоже часов в пять. Я остыну, ты остынешь.

– Для вас – что, все это так важно?

– И для меня, и для тебя. Для меня важно не только, чтобы ты поверила мне. Гораздо важнее, чтобы ты и твой муж с самого начала строили вашу общую жизнь на правде. И не менее важно, чтобы у тебя никогда не было чувства вины перед мужем. А оно у тебя есть. Но об этом мы завтра поговорим.

Все следующее утро Александров бродил по городу. Он не был уверен, что Маша придет в Dorchester. Нет, должна прийти. В ее голосе была надежда. Ему же понятно, что именно мучает Машку. Он же не зря прилетел. Кто, кроме него, может ей помочь.

Александров стоял перед Dorchester, поглядывая на часы. Дождь только что кончился, холодный ветер гнал по небу сентябрьские облака. Парк через дорогу подернулся желтизной, но еще дышал летом. Он увидел, как по Park Lane бежит Маша. Она торопилась к нему.

– Машка! Пришла! Пойдем скорее, холодно. Ты что в такой легкой курточке?

– Мне не холодно, – сердито буркнула Маша, но Александров уже видел, что это напускное.

Они сели в лобби, Александров заказал чай. Маша снова заявила, что есть не хочет. Александров точно знал, что сказать дочери.

– Маш, давай начистоту. Что тебя больше всего мучает? Ты же пришла – и вчера, и сегодня – вовсе не только для того, чтобы сказать, что считаешь меня подлецом.

– Вы не понимаете, что меня больше всего мучает? Что я – дочь убийцы. Убийцы отца моего мужа.

– Вот именно! Это я понимал с того самого дня, когда узнал об аресте Чернявина. И именно поэтому прилетел.

– Можно подумать, вы можете тут помочь. Этого уже не изменить. Я – дочь убийцы. Наши с Павлом дети… Один дед убил другого… Как с этим жить, Константин Алексеевич?

В этом была прежняя Маша, ее доверие, ее отчаяние и оторопь перед жизнью, которой она совсем не знала. Да что там, она не знала даже, кто ее отец.

– Маша… ты… Твой отец – не убийца. Я до вчерашнего дня… нет, до этой самой минуты не знал, скажу ли тебе…