Ну, и слава богу! Все сложилось как нельзя удачно.

А рота Бельдюгова, заметно поредевшая после Штаргарда, «зализывала раны» и вместе со вторым эшелоном дивизии продвигалась вслед за танковыми частями к Одеру, по направлению к Штеттину. Мне же комбат снова нашел применение.

Пока эта рота находилась во втором эшелоне стрелковой дивизии, она передвигалась непосредственно за ее полками, не теряя готовности к вводу в бой в любую минуту. Мне поручили сформировать из нового пополнения роту, которая должна была либо заменить в критической ситуации воюющую роту, либо в нужное время своими взводами влиться в ее боевой состав.

Часть штаба и тыла нашего ШБ, кроме тех их подразделений, которые обеспечивали роту в наступлении, меняли место дислокации раз в двое-трое суток, в зависимости от скорости продвижения линии фронта. В этой же группе находилась и основная часть батальонного медпункта, а другая ее часть, возглавляемая фельдшером, старшим лейтенантом Иваном Деменковым, продвигалась вместе с ротой Бельдюгова. Поэтому наш батальонный эскулап Степан Петрович с нескрываемым одобрением принял в свой штат медсестру и стал дотошно готовить ее к новым обязанностям, заметно отличавшимся от ее опыта госпитальной палатной сестры. Ведь теперь ей придется иметь дело с перевязками в боевых условиях.

Так и продолжали мы передвигаться за дивизиями первого эшелона 61-й армии, то почти догоняя их передовые части и вступая в бои, то отставая на 5–6 километров. И примерно к 15 марта, когда дивизия приостановила продвижение, встреченная упорным сопротивлением противника, мы подошли к району предместий города Альтдамм, который прикрывал своим расположением восточный берег Одера напротив Штеттина. Здесь я получил приказ сформированную мною, прямо скажем, еще не роту, а что-то вроде «полуроты», человек около 50, состоящей из полутора взводов, присоединить к роте Бельдюгова.

Как мне в 2002 году напомнил в своем письме Алексей Афонин, бывший тогда командиром взвода у Бельдюгова, наша «полурота» догнала их на рассвете где-то в районе, близком уже к восточной окраине Альтдамма, где штрафники готовились к штурму этого города. Те полтора взвода, которые я привел уже вооруженными, быстро распределили по малочисленным к тому времени взводам основной роты. Взвод под командой Кузнечика вошел в ее состав целиком, а сам младший лейтенант Евгений Кузнецов заменил выбывшего по ранению Александра Шамшина.

Так начиналось боевое крещение Кузнецова. Но, как я обнаружил чуть позже, боевое крещение выпало здесь и на долю Риты, которая, оказывается, убедила доктора Бузуна отправить ее на передовую. Степан Петрович сам лично прибыл сюда и создал как бы передовое звено своего медпункта в составе фельдшера и медсестры, которые практически вошли в состав роты в роли санинструктора и фронтовой санитарки.

А я снова оказался вроде бы ни при чем, так как не было никаких указаний о том, где мне быть после того, как передам свою «полуроту». Естественно, в ожидании серьезных боев, а еще и потому, что здесь уже была моя жена Рита, я снова принял на себя (уже самостоятельно) роль того самого «дублера», которую исполнял при взятии пригородов Варшавы, с чем признательно согласился и командир роты Бельдюгов. Оказался я невдалеке и от него, и от взвода Алеши Афонина. Взвод Кузнецова был правее. Иван Бельдюгов поделился со мной полученной задачей атаковать немцев через боевые порядки стрелковых подразделений дивизии. Опять нам первыми ломать сопротивление и первыми принимать бой в условиях города…

Город представлял собой единственную и почти на всем протяжении прямую, достаточно широкую улицу, вытянутую вдоль берега и застроенную каменными зданиями. Восточная окраина города была обращена к нам тыльной стороной основных застроек, хозяйственными дворами, огородами и захвачена была быстро, как говорится, на одном дыхании, хотя сопротивление немцы оказали упорное и потери у нас были ощутимые. Раненых перевязывали и оттаскивали «в тыл», метров на 50–60, на огороды, за дома, Ванюша Деменков и Рита. Они где перебежками, а где и ползком поспевали к раненым, одним делали перевязки, другим еще и помогали доползти до сборного пункта за домами.

Другая сторона улицы ощерилась губительным ружейно-пулеметным огнем из бесчисленного множества подвальных окон каменных зданий, превращенных фрицами в целую цепь амбразур. Попросил Бельдюгов через своего связного от полка дивизии выкатить на прямую наводку противотанковые пушки, но не откликнулся командир полка почему-то на его просьбу, может, этих пушек близко не оказалось. Попытка заменить артиллерию ручными гранатами ничего не дала. Расстояние было до этих амбразур приличное, и практически ни одна граната не попала в эти каменные окна, а попусту их тратить не имело смысла. Да и стрельба по окнам из «ПТР» ожидаемого эффекта не приносила.

Меня угнетало какое-то тревожное ощущение беспомощности роты и моей личной бесполезности в этой ситуации. Да еще не было уверенности в том, что в захваченных уже домах этой стороны улицы не осталось противника. А что, если рота все-таки решится на атаку, не хлестнут ли пулеметы немецкие в спину? Я, наверное, как и Иван Бельдюгов, лихорадочно искал выход из создавшегося положения. Ротный, оказывается, тоже пришел к выводу о необходимости «ревизии» захваченных домов и приказал Евгению Кузнецову частью своих сил организовать такую проверку. И не зря: в нескольких домах на вторых этажах и на чердаках совсем еще неопытным в боях младшим лейтенантом были обнаружены и уничтожены притаившиеся там пулеметные огневые точки. Молодец, Женя!

И здесь я вдруг увидел ползком пробирающуюся к нам Риту. Стало немного не по себе. Знаками и почему-то шепотом (глупо, все равно не услышит!) попытался дать ей понять, что здесь очень опасно, но одновременно почувствовал и удовлетворение ее поведением.

Успешный результат проверки своих «тылов» в какой-то степени вселил уверенность в том, что эта мера оказалась и правильной, и своевременной, и крайне необходимой для наших дальнейших действий. Оставалось решить, как захватить строения на противоположной стороне улицы. И в этот момент ко мне подползли взводный Алексей Афонин со штрафником Ястребковым (или Ястребовым, точно не помню), недавно переведенным к Афонину из моей «полуроты». Они предложили невероятно смелую, но, как мне показалось вначале, невыполнимую идею.

А она заключалась в том, что на нашем участке, где улица представляет собой прямую линию, Ястребков, собрав максимальное количество гранат в карманы и противогазовую сумку, попытается преодолеть улицу, изобразив перебежчика. Достигнув противоположной стороны улицы, он, прижимаясь к стенкам домов, чтобы его не смогли достать фрицы огнем из своих амбразур, будет забрасывать по одной-две гранаты в них и таким образом подавит эти огневые точки, мешающие роте подняться в атаку. А чтобы немцы поверили в то, что это действительно перебежчик, он выскочит из-за дома с криком «Нихт шиссен!» («Не стрелять!»), с поднятыми руками, а мы все должны будем открыть огонь якобы по нему, но на самом деле значительно выше или в сторону, чтобы, не дай бог, не попасть в него самого. Я не мог сразу согласиться с этим вариантом. Но не потому, что не доверял штрафнику.

Он шел на смертельный риск сам, и понимали мы его правильно. Ведь, наверное, он сам тоже не видел другого выхода. Я помнил его еще по периоду формирования моей «полуроты». Он уже тогда показался мне надежным бойцом, имевшим до штрафбата значительный опыт командира стрелковой роты, на его гимнастерке остались следы от трех орденов. И пока мы формировались, он у меня был командиром отделения, не раз проявлял завидную смекалку и расторопность.