— хорош, — негромко проговорил цесаревич. — Правильного патриотического воспитания, сильный маг, хороший боец, верный друг. Он достаточно умен, чтобы договориться с Нарышкиным, и достаточно зрел, чтобы отказать Лютому. Это не тупая сторожевая псина и не ядовитая гадюка. Хороший, сильный, верный человек, — Иван посмотрел в глаза отцу и твердо произнес. — И он будет в моей команде.

Император прищурился, а Иван встал, поклонился матери и молча вышел. Государь не стал его останавливать — он остервенело размешивал сахар в чашке, и был занят этим увлекательным процессом.

— Нет, ну ты слышала? — все-таки не сдержался Дмитрий Алексеевич. — «Я справлюсь», «моя команда»… Сопля зеленая!

Императрица сдержанно улыбнулась и негромко заметила:

— Ну, сопля — не сопля, а ты с ним общался здесь, а не в своем кабинете для разносов. Мальчик, может быть, еще и не очень опытный, но уже неплохо соображает, как играть в этой игре без правил.

— Естественно, соображает, — раздраженно ответил император. — Это же мой сын.

Кремль, Александр Мирный

Вот уже второй раз в Кремле, и второй раз по какому-то малоприятному поводу. Интересно, это уже можно считать традицией, которыми так Русь крепка, или еще пока рано?

В этот раз трое очень вежливых, но очень вооруженных людей проводили меня в самое большое и помпезное здание комплекса. Как и жилые покои, этот дворец внутри тоже сильно напоминал музей. Но не такой, какие я привык видеть в своем мире, типа Эрмитажа, а такой… Как будто бы кукольный. Ступая по шикарным коридорам, проходя через старинные залы, я то и дело ловил себя на мысли, что хочется подойти к стене и поковырять ее пальцем — а ну как декорации какого кино?

Тронный зал, куда меня со всем почтением отконвоировали, вызывал одну ассоциацию — «палаты». Правда, не те киношные палаты, что с маленькими окнами-бойницами и лавками для бояр в тяжелых шубах, а такие, ультра-современные. Как если бы древнерусские палаты сделали немного в масштабах киноверсии Мории.

Впечатление, конечно, это производило сильное, что и сказать. Хотя ты не чувствовал себя ничтожной песчинкой, как в готических строениях, но сразу как-то становилось понятно — вот тут живет царь-батюшка, и правит он землей Русской от Владивостока до победного конца.

Царь-батюшка в это время сидел в шикарном троне и с мрачным видом листал что-то в планшете. Трон, кстати, был деревянный. Резной, конечно, из ценных пород дерева, инкрустированный всякой дорогой ерундой, но деревянный. Это не та золоченая ерунда, на которую даже смотреть было неудобно, не то что сидеть. Тут трон явно делали под венценосный филей, чтобы Его Величеству было удобненько сидеть, пока он казнит и милует разных там студентов, ненароком прибивших охреневших княжичей.

Мне пришлось немного постоять, ожидая, пока император долистает то, что он листал, и, наконец, поднимет на меня взгляд.

Портретное сходство с Иваном угадывалось мгновенно. Тут никаких сомнений не оставалось, насколько сильна в парне романовская кровь — все на лице написано. Причем я довольно часто видел выступление императора по телевизору, но вживую он производил несравнимо более сильное впечатление. За внешним спокойствием и, может быть, даже где-то равнодушием четко проступали огромная сила и невероятная власть.

Перед кремлем Лютый коротко меня проинструктировал, как надо войти, где встать, с каким усердием кланяться. Не сказать, что все инструкции я выполнил в точности, особенно мне не удался глубокий поклон, но я, по крайней мере, старался.

— Ну, здравствуй, Александр Мирный, — проговорил император, с любопытством рассматривая меня.

Я снова молча поклонился. Снова не очень усердно, но почти что искренне.

— У меня тут прошение от князя Долгорукова, — объявил Дмитрий Алексеевич. — Знаешь такого?

Я кивнул.

— Хочет твою голову на пике. Перед особняком, говорит, выставлю, чтоб все кругом знали, какой он молодец, — усмехнулся император. — Что скажешь?

Вообще, сказать-то я мог многое. Но опыт прошлой жизни был однозначным — управленцы такого уровня, как Дмитрий Романов, не любят воду. С ними нужно говорить быстро и по существу, чтобы они могли принимать корректные решения сразу, а не продравшись через два тома пояснительных записок.

— Скажу, государь, — произнес я, — что, если бы голова моя продавалась, я бы продал ее задорого.

Император улыбнулся:

— Дерзкий, дерзкий… — заметил он. — Но мне нравишься. Не прогнулся под богатого бездельника, не побоялся защититься. Хорошие качества для бойца. Но к Лютому, как я слышал, не торопишься?

Я изобразил вежливую улыбку:

— Вообще не собираюсь, государь. Силовое решение проблем — не мое.

Дмитрий Алексеевич посмеялся:

— Ой ли?

Хотелось сказать: «Да вот те крест, царь-батюшка! Ну разве ж я виноват, что эти идиоты пытаются об меня убиться?». Но снова пришлось вежливо промолчать.

— А еще говорят, ты моего сына из-под пули выдернул, — резко посерьезнев, проговорил Романов.

— Я выдернул боярича Новикова, — заметил я в ответ. — Так получилось, что это ваш сын. Порядок имеет значение.

Император покивал, внимательно рассматривая меня.

— Ты интересный человек, Александр, — наконец, объявил государь. — И, учитывая все произошедшее, я не могу тебя отпустить просто так.

С тоской подумалось, что сейчас или опять в Лубянку, или, что предпочтительнее, конечно, Дмитрий Алексеевич сейчас сделает взаимозачет. Спасение сына обменяется на прошение от Долгорукова, на том вся история и кончится.

Но Его Величество меня удивил.

— Политика — штука такая. Здесь каждое дело должно оказаться или награжденным, или осужденным. Осуждать за Долгорукова я тебя не хочу и не буду. Виталий сам виноват, поздновато кулаками машет. А вот за спасения боярича Новика должен наградить. Иначе как-то неудобно перед людьми будет, — сказал он, не сводя с меня взгляда.

Император смотрел на меня, очевидно, ожидая, что я сейчас кинусь просить заводы-пароходы. Как же, я ведь самого наследника престола спас от верной смерти! Но я просто стоял и молчал.

— Итак, какие у тебя есть сокровенные желания? Правитель Российской Империи многое может. Пользуйся. Руку царевны, конечно, не обещаю, но в остальном… — мужчина сделал широкий жест рукой.

— Спасибо, государь, — я поклонился Романову, и даже получилось чуть получше, чем в прошлый раз. — Но твоей милостью я вырос пускай и без родителей, но не в нужде. И просить мне больше особенно нечего.

Дмитрий Алексеевич посмотрел на меня с задумчивым любопытством и проговорил:

— Ты не понял, Александр, — объявил он. — Героизм должен быть награжден. Орден — это, конечно, очень почетно, но мне бы хотелось дать тебе что-нибудь посущественнее. Что-нибудь, что действительно может пригодится в дальнейшей жизни. Вот какой ты себе эту дальнейшую жизнь представляешь?

Тихую и счастливую. Хотя, ладно, в тихую мне уже не особенно верится, но со счастливой надо бы не подкачать.

— Я планировал пойти на службу,