Отчего-то воспоминания о садике и о доме вместо умиления пробудили неясную тревогу.

Уж не случилось ли что?

Да полно. Какая беда могла стрястись за единый день? Гостей в её отсутствие не ожидалось, бурь и ураганов разразиться без её ведома не могло, иначе и Роану досталось бы, ведь для штормового ветра расстояние между городами — так, ерунда, что человеку два шага пройти. Почему же так неспокойно?

Если только из-за Мэгги. Ещё эфенди время от времени напоминал, что нянюшке вредны волнения. Раз уж хоть однажды прихватило сердечко — оно уже «с трещинкой», и, как бы не оправилось, есть риск, что учащённое биение и страх вызовут новый приступ. А потому — успокоительная тинктура должна быть всегда под рукой.

Она оставила нянюшке изрядный запас капель, успев пополнить его после путешествия. Ведь море, качка, а особенно непогода, изрядно потрепали нервы немолодой Мэг, отчасти поэтому Ирис и настояла, чтобы оставить её в Эстре. Неудобства, тряска в карете, возможные происшествия, неизбежные в дороге, здоровья её приёмной матушке не прибавили бы.

Оставила. А теперь — душа не на месте.

Вздохнув, Ирис запретила себе об этом думать. В конце концов, это естественная тревога за тех, кто остался дома. Это нормально — волноваться за близких. Но нужно прислушиваться и к разуму, который твердит, что нет оснований для беспокойств, всё будет хорошо…

Пора начинать новый день, хоть и с опозданием. И смириться с тем, что сегодняшний рассвет она проспала. Хорошо Кизилке, дрыхнет себе без задних лап, и ему всё равно, на хозяйской ли он постели или в карете. А ей — вставать, одеваться, наводить красоту и как-то оправдываться перед теми, кто её ждёт…

Даже не выглядывая наружу, лишь прислушиваясь, можно было определить, что гостиница стоит посреди шумного города. Скрип колёс, звонкие голоса торговцев, звуки точила, беззлобная ругань кумушек — это шло фоном к разноязычью, звучащему под окнами. Похоже, в «Короне» (таковое название гордо красовалось на вывеске у входа) останавливались не только франки: чуткое ухо Ирис выделяло из многоголосья и бриттскую речь, и одно из османских наречий, и германские перекаты, и даже какую-то шипящую тарабарщину, напоминавшую, что в Европе ещё уйма народностей со славянскими корнями… День был в разгаре. Все при делах, одна она как принцесса… Умывшись и сев перед зеркалом в туалетной комнате, девушка облокотилась на столик, подперла щёку ладонью и задумалась, всё ещё не в силах стряхнуть остатки сонливости.

Машинально откинулась на спинку кресла, позволяя себя причесать.

— Фрида, а что, господин граф не заходил? — спохватилась вдруг.

Ох, как неудобно! Ведь им давно полагалось продолжить путь, а они всё ещё здесь, из-за неё. Ведь она не то, чтобы похвасталась вчера перед выездом, просто сообщила, что обычно поднимается рано, а, значит, и выезжать они смогут чуть свет, ведь по утренней прохладе лошади меньше устают и пройдут больше. А теперь, выходит, из-за неё весь караван безнадёжно застрял в Роане. Как нехорошо… Вот с чего она так разоспалась?

— Гошподин де Камилле пришылал ужнать, не прошнулись ли вы, — отозвалась Фирида, зажимая в зубах несколько золотистых шпилек. И принялась укладывать рыжую гриву хозяйки в простую, но изысканную причёску. — Ох, проштите… — Ловко закрепила последнюю прядку. — Вот так в самый раз… Я и ответила, что, мол, вчера госпожа утомилась, ещё изволит почивать. Он просил вас не беспокоить, сказал, что отъезд можно и на завтра перенести, всё равно кучер попросил время — что-то там в карете проверить, говорят, среди ночи в каретный сарай пытались забраться воры, как бы не попортили чего… Вот и пусть проверяет. Чтоб в дороге чего не случилось. Торопиться, мол, некуда. А сам, к слову сказать, что-то больно бледный, с кругами под глазами, будто и не спал вовсе.

— А-а… — протянула Ирис. И снова задумалась.

Может, ночью что-то произошло? Или у графа бессонница?

В груди шевельнулось беспокойство. Не застал ли Филиппа де Камилле врасплох очередной приступ болезни, которая, как они считали, изгнана безвозвратно? Как это было бы скверно! Только-только этот гордец начал оттаивать, приходить в себя — и такой удар… Она хорошо запомнила его вчерашнюю рассеянную улыбку, когда, как ни странно, на щеке графа проявилась крохотная ямочка, удивительно его молодящая, и прищур глаз такой сердечный… Видеть его таким было непривычно и… приятно. Нет, непременно нужно его расспросить о самочувствии, только аккуратно, чтобы не спугнуть.

Ведь эфенди так долго его лечил! Недопустимо, чтобы его труды пошли насмарку.

Хорошо, что Фрида не имела барских привычек и поднялась задолго до хозяйки, приведя в порядок пропылённое за вчерашний день дорожное платье и освежив то самое, в котором она гуляла по Роану. Было ещё одно платье, на смену, в том самом сундуке, который они прихватили с собой в номер, но прочая одежда дожидалась весте с остальной кладью прибытия в Лютецию. Ничего, годится и вчерашний туалет. Время красоваться и блистать ещё не настало. Да и то сказать, Ирис охотно обошлась бы без представления ко двору, но… отчего-то настаивал сам Его Величество, а королям не отказывают, даже если ты пока не его подданная. Памятуя о статусе, который однажды сменится, о неизбежном крещении, она ответила на приглашение Генриха так, как от неё и ожидали: благодарностью напополам со смущением.

— …Что, Фрида? Я не расслышала, повтори!

Отчего-то щёки у девушки запунцовели.

— Я про Али. — Она поспешно оглянулась, словно ожидая, что вот-вот из-под коврика выскочит чернокожий телохранитель и уличит её во всех смертных грехах. — Госпожа Ирис, а он, правда, этот… ну, как его… евнух? Совсем-совсем?

Ирис озадаченно сморгнула.

Ну да. Для всех, кто не знал историю нубийца, он так и оставался… бывшим гаремным евнухом, массажистом, по особой милости султана доставшимся ей как бы в приданое. И лишь они с эфенди, да сердобольный Огюст Бомарше, однажды буквально втиснувший в руку Али баночку с регенерирующей мазью — знали, что чудо-лекарство сделало своё дело. Равно как восстанавливалась ампутированная когда-то кисть Бомарше, отрастали фаланга за фалангой пальцы, проклёвывались ногти… так день за днём бывший кастрат становился настоящим мужчиной. По понятным причинам, Ирис не могла отслеживать регенерацию, но эфенди сообщал ей о течении процесса и, наконец, о полноценном результате.

Кисть у Огюста полностью оформилась за три месяца. Али пришлось ждать вердикт об окончательном исцелении полгода — слишком много времени прошло после насильственной кастрации. Поначалу упрямый орган противился, будто решив, что для него уже всё кончено раз и навсегда… Но Аслан-бей применил всё своё искусство, пробудив в сильном теле нубийца особые восстановительные процессы, с помощью волшебных игл, внушений и новых эликсиров свершив очередное чудо.

О котором строго-настрого велел молчать всем немногочисленным посвящённым.

— Ах, джаным, — отвечал он с мудрой улыбкой на недоумевающий взгляд Ирис. — Представь, что всем станут известны не только чудеса восстановления утраченных частей тела, но и те, кто это свершил. Мне-то опасаться нечего: покинув однажды этот мир, я заберу свои секреты в могилу. А вот тебе, чья чудесная кровь, как мы уже убедились, пробуждает клетки к регенерации, придётся худо. Рано или поздно найдутся желающие на тебя поохотиться, и участь твоя окажется печальной, а жизнь — недолгой. Не такой судьбы желаю я тебе, дочь моя.