Смирнова расшевелить их. Вскоре засыпают. Утром с матерками и шуточками снова вкручиваются в двенадцатичасовую рабочую смену. И тут не до разговоров.

– А как же КЗОТ, закон?

Иван Малявин поясняет:

– Так сложилось давно. Я предлагал перейти на восемь часов, но старатели уперлись, говорят: «Мы что, отсыпаться приехали? Да и заработок на треть упадет…» У артели, как у новгородского вече, своя дурь, свой Устав. И председателя выбирают общим голосованием.

Деревянный дом с решеткой на окне, с металлической дверью, огороженный по периметру деревянным забором, оборудован под шлихоприемную кассу артели «Игумен». Смирнов чиркает в газетном кроссворде. Откладывает. Ему невыносимо скучно, он слегка придремал… Снаружи грохот сапог, стук в дверь. На пороге рыжий парень с лукавым усмешливым взглядом.

– Я от Дмитриенко…

Смирнов слегка растерялся. Трет глаза.

– Инженер просит к семи подъехать на фабрику.

– Да, хорошо, буду.

Вечером Смирнов идет к фабричной проходной. У Дмитриенко приметный «Ниссан-Террано». В салоне Смирнов подает небольшой пробник с шлиховым золотом. Дмитриенко грубовато шутит:

– На хрена? Что я, золота с Игумена не видел? Примесь медного колчедана до трех процентов. Проба высокая. Могу покупать по девятьсот за грамм.

– Но это же полцены! – показно возмущается Смирнов. – Хотя бы миллион триста.

– Миллион рублей за грамм, и точка. Передашь золото водителю.

– Нет, не могу, мне завтра позарез нужны деньги.

– Ладно. Завтра в обед приносишь золото, я быстро проверяю подлинность. Взвешиваю. Сразу отдаю деньги.

Смирнов заперся в шлихоприемной кассе. Проверяет диктофон, портативную камеру. Идет к машине Аркадия Цукана, открывает ключом. Радиостанция «Алтай» шипит и скворчит, как сало на сковородке. Он дважды диктует в телефонную трубку:

– Меня пригласили за черной смородиной на завтра. Сломался мотоцикл, срочно до обеда привозите бензонасос. Очень срочно.

– Вас понял. Отбой.

Кабинет заместителя начальника УФСБ Ахметшахова

Смирнов улыбается, довольный новым своим положением.

– Улыбаешься, Вадим Игоревич. Думаешь, у меня орден в кармане лежит. Нет, пока только представление направили на внеочередное звание, за успешно проведенную операцию с Дмитриенко.

– Служим отечеству не за награды!

Смирнов изображает тупого служаку, дурашливо выпячивает грудь.

– Правильный ответ. Так и доложу начальнику. От ордена отказался…

Ахметшахов усаживает Смирнова, садится рядом.

– Когда задержали бойцов из бригады Мансурова, я думал, покрутим дня три и выпустим… Ты настоял, чтобы сделали у задержанных подноготные срезы?

– Да. Вспомнил. Преподаватель у нас на кафедре из бывших розыскников. Я ни одной лекции не пропустил… Коледанов на меня сначала обиделся. Что ты не в свое дело лезешь? А когда криминалисты обнаружили следы пластида, пришел с извинениями.

– Теперь мы их подвяжем к чеченским боевикам. Немного подчистим озоевцев.

Смирнов из папки выкладывает на стол бумагу.

– Это рапорт от начальника следственного изолятора. Повезло нам, Тимур Фаридович. Не выдержал Дмитриенко…

Ахметшахов читает рапорт, затем записку: «Срочно организуй передачу с продуктами, сигаретами. Встречу с адвокатом. Гэбисты достали. Выдергивайте отсюда быстрей».

Ахметшахов внимательно разглядывает торопливую карандашную скоропись. Стремительно вскакивает. Открывает папку с документами Дмитриенко. Листает. Находит автобиографию, написанную Дмитриенко с некоторым изяществом технаря, приученного к шрифтам на занятиях по начертательной геометрии и при составлении курсовых проектов. Кладет рядом записку.

– Посмотри, Вадим!

Смирнов, не понимает восторга начальника. Медленно читает снова записку и автобиографию.

– Возможно, он торопился…

– Эх, ты, оперативник! Нужно срочно делать очередной запрос в Москву, затем передать паспорт Дмитриенко криминалистам.

Поселок Тенька

Аркадий Цукан привычно проснулся с рассветом. На кухне пьет крепкий чай из прокопченной алюминиевой кружки. Из комнаты выходит Осипова, смотрит внимательно.

– Не успела выбросить на помойку эту кружку. Теперь с собой потащишь в Анапу… Слава богу, закончилась приисковая круговерть.

Цукан встает. Смотрит с мягкой улыбкой.

– Ах, упертая ты моя Машуня! Голубика ты моя сладко-кислая…

Осипова с наигранной строгостью, сведя к переносице черные брови:

– Соскочил с кровати. Письма любовные разложил на столе. А я их сейчас в печку!

– Маша! Это же документы на новое месторождение в Зейском районе. Лицензию, слава богу, Шуляков помог пробить.

– Да ты опять за свое. Хватит, Аркаша! Всё, последних разов не будет. Сыну под сорок, пусть управляется сам.

– Не шуми, Машуня. Все передаю сыну. Ты посмотри на эту красоту. Осень хвалится своим разноцветьем перед долгой зимой.

Они смотрят через окно на линейку охристо-багряных тополей, на дальние отвалы отработанной породы, которые затянуло желтой и бурой кустарниковой порослью, скрашивая безжалостные раны распадков, ручьев и речушек, где прошли бульдозера по второму, а то по третьему разу, выбирая остатки россыпного, когда-то богатого золота.

В семь утра Аркадий Цукан привычно обстукивает сапогом баллоны у ГАЗ-66, проверяет топливо в бензобаке. Подходит Малявин.

– Спишь долго. Небось, и позавтракать не успел? В кабине термос и бутерброды…

Выезжают с производственной базы на восток. Солнце бьет прямо в лобовое стекло. Цукан не устает нахваливать машину:

– Нам бы еще один такой вездеход раздобыть у армейцев…

– Проходимость отличная, но часто ломается этот газон. Лучше купить полноприводную грузовую «тойоту».

– А она что – не ломается?

– Ты, отец, неисправимый консерватор. У японского экскаватора ковш такого же объема, как у драглайна, а кушает солярки вдвое меньше и вдвое быстрее крутится на подаче грунта…

– Ниче, вот развалится у твоей «Субару» подвеска, посмотрим, где ты запчасти найдешь…

Они ведут давний спор с гневными восклицаниями: «Почему японцы могут, а мы нет?» Малявин вспоминает застарелый анекдот про туриста из Токио, который на вопрос, что вам понравилось в России? – отвечает: все понравилось, что русские делают не руками.

На дальнем участке Пионер выгружают продукты, новый трос для бульдозера. Старатели остановили гидровашгерд, сгрудились рядом.

– Спасибо всем! Мужики, уезжаю в длительный отпуск.

– Да не зарекайся, Федорыч. Прижмет тоска зеленая у Черного моря без нашей портяночной вони…

Шутят с полным почтением. Гуськов как-то развязно, с подковыркой, говорит про отвальную…

– Положено проставляться.

– Спасибо, Гуськов, что напомнил. Я тебе с материка вышлю посылку с перцовой настойкой.

Старатели смеются, Гуськов кривится:

– Ну, ты, Федорыч, вспомнил.

Цукан жмет ладони, твердые, как сосновые доски, говорит: не поминайте лихом и прочее, что обычно говорится при таких расставаниях.

– Когда самолет, Аркадий? – спрашивает Арифов, бригадир на этом участке. – Надеюсь, не на АН-24…

– Упаси Бог. На ИЛ-62 полечу до Москвы.

– Ты уж, Володька, не подведи. Я ведь помню, как ты ранней весной уехал за водкой на бульдозере и на обратном пути провалился под лед.

То давнее воспоминание промелькнуло в глазах и погасло:

– Все будет абгемахт, – подражая председателю, отвечает Володька. – Как я могу подвести, Аркадий? А помнишь, Иван, как мы золотили в ту пору, когда ты мальцом был?

Малявин вздрагивает от