Не умолчал он и о полуразрушенной ветряной мельнице на холме и о том, как детям представляется она загадочным стариканом, который с закатом дня восстает из мертвых. А пока говорил он и пока одинокую ту вершину обдувал морской бриз, из сознания избирателя постепенно выветривались бессмысленные фразы, так долго его загромождавшие, – «подавляющее большинство», «стяжаем победу в борьбе», «терминологические неточности», – а заодно и запах керосиновой лампы, повисающий в душной классной комнате, и выдержки из древних речей, изобилующие длинными словами. Все это отсеивалось, пусть и медленно – и избиратель наконец-то смог рассмотреть и бескрайний мир, и чудо моря. И минул день, и сменился зимним вечером, и настала ночь, и густо почернело море, и примерно тогда же, когда звезды, мерцая, вышли поглядеть на ничтожность нашу, избирательный участок в городе закрылся.

Когда же эти двое вернулись в город, суматоха на улицах уже сходила на нет; ночь сокрыла броскую безвкусицу предвыборных плакатов; а когда шум стих, прибывающий прилив поведал древнюю повесть о морских глубинах, которую узнал еще в юности, – ту же самую, что некогда рассказывал каботажным судам, а те привезли ее в Вавилон по реке Евфрат еще до того, как пала Троя.

Я, конечно, осуждаю своего друга поэта, несмотря на все его одиночество, за то, что он помешал избирателю принять участие в выборах (а ведь это долг каждого гражданина!); но, наверное, это не так уж и важно, поскольку исход был предрешен заранее – ведь проигравший кандидат, либо по бедности, либо в силу чистого безумия, так и не удосужился поддержать ни один футбольный клуб.

– Почему ты не танцуешь и не радуешься вместе с нами? – спросили у одного тела.

И оно поведало свою печаль. Оно сказало:

– Я связано с жестокой и беспощадной душой. Она тиранит меня и не дает покоя, не позволяет мне танцевать с себе подобными и заставляет делать свою ужасную работу; не разрешает заниматься приятными мелочами, которые доставляют радость тем, кого я люблю, а заботится лишь о будущем, когда выжмет из меня все и оставит на корм червям. Притом требует признательности от тех, кто меня окружает, и так горда, что не принимает менее того, что требует, а потому те, кто мог бы быть добр ко мне, меня ненавидят.

И бедное тело ударилось в слезы.

А ему сказали:

– Ни одно умное тело не тревожится о своей душе. Душа столь мала, что не может управлять телом. Тебе следует больше пить и курить, пока она не перестанет тебе докучать.

Но тело, продолжая рыдать, ответило:

– С моей душой нелегко справиться. Я ненадолго усмирило ее пьянством. Но она скоро оправилась. И теперь скоро опять возьмется за меня!

И тело отправилось в постель в надежде отдохнуть, потому что его клонило в сон от выпитого. Но не успел сон сморить его, как, приоткрыв глаза, оно увидело, что его душа сидит на подоконнике, освещенная туманным светом, и смотрит на улицу.

– Подойди сюда, – сказала тиранка-душа, – и выгляни на улицу.

– Мне надо поспать, – ответило тело.

– Но улица так прекрасна, – страстно возразила душа. – Ее наполняют сны сотни людей.

– Я занедужило от бессонницы, – сказало тело.

– Это не важно, – ответила душа. – Таких, как ты, на земле миллионы, и миллионы еще придут вам вослед. Сны человеческие витают над землей. Они пролетают над морями и волшебными горами, над запутанными тропами, что проложили им их души; под звон тысячи колоколов вступают в золотые храмы; следуют освещенными бумажными фонариками улицами, вдоль которых стоят дома с маленькими слепыми дверями; находят путь в каморки ведьм и замки колдунов; с помощью своих чар пробираются через горы слоновой кости – там, где по одну сторону лежат поля их юности, а по другую расстилается блистающая долина будущего. Встань и запиши то, что видят во сне люди.

– А какая награда ожидает меня, – спросило тело, – если я запишу то, что ты велишь?

– Никакой, – ответила душа.

– Тогда я буду спать, – сказало тело.

А душа принялась напевать странную песенку, что пел один молодой человек из сказочной страны, когда проходил через золотой град (который охраняла свирепая стража), зная, что там его жена, ибо еще в детстве предвещено было ему, что, когда пронесутся здесь не начавшиеся еще далеко в неведомых горах жестокие войны, несущие с собой жажду и тлен, суждено ему вновь прийти в этот град, и вот он пел эту песню, минуя врата, а теперь уже тысячу лет он мертв, и он, и его жена.

– Я не могу заснуть из-за этой ужасной песни! – крикнуло тело.

– Тогда делай, что тебе приказано, – ответила душа.

И тело снова неохотно взялось за перо. А душа, глядя в окно, весело заговорила:

– Прямо за Лондоном высится гора, состоящая наполовину из хрусталя, а наполовину из тумана. Туда, прочь от шума машин, устремляются сновидцы. Поначалу они едва могут видеть сны из-за грохота, но к ночи он утихает и прекращается совсем. Тогда сновидцы встают, карабкаются вверх по сверкающей горе и на ее вершине находят галеоны снов. Отсюда одни направляют паруса в сторону востока, другие плывут на запад, кто держит путь в прошлое, а кто в будущее, ибо галеоны эти преодолевают как годы, так и пространства. Но чаще всего разворачивают парус к прошлому, в его старинные гавани, куда давно проложили путь корабли сновидцев, подобно тому как купеческие суда проторили торговым караванам дорогу к берегам Южной Африки. Я вижу, как даже сейчас галеон за галеоном поднимают якоря; звезды блестят над ними; они покидают пределы ночи, врезаясь килем в сумерки памяти, и вскоре ночь остается далеко позади, виднеясь черным облаком, смутно освещенным звездами, будто низкий берег какой-то земли, окропленный огнями гавани.

Сидя у окна, душа описывала сон за сном. Она рассказывала о тропических лесах, что видели несчастные, которые не могли выбраться из Лондона, – эти леса чудесным образом возникали благодаря пению какой-то птицы, пролетавшей в пугающую неизвестность. Душа видела стариков, легко танцевавших под мелодию дудки, на которой играл эльф, – то были прекрасные танцы с прелестными девами, они длились всю ночь на залитых лунным светом фантастических горах; она слышала дальнюю музыку сверкающих песен; она видела бледный яблоневый цвет, опадавший, может быть, тридцать лет назад; она слышала старые голоса – блестя на щеках, лились старые слезы; скрытая мантильей и с венцом на голове на южных холмах сидела Романтика – и душа узнала ее.

Один за другим рассказывала она сны, дремавшие на улице, время от времени она останавливалась, чтобы растормошить тело, которое трудилось медленно и тяжело. Его окостеневшие пальцы двигались из последних сил, но душе не было до этого дела. И так истекала ночь, покуда душа не услыхала звенящих шагов утра, приближающихся с востока.

– Теперь посмотри на зарю, ненавистную сновидцам, – сказала душа. – Паруса света забелели на этих непотопляемых галеонах; моряки, что направляют их, ускользают в свои сказки и легенды; с отливом суда уходят в иное море, чтобы, схороня там свои бледные тени, вернуться вместе с приливом назад. Вот уже солнечные лучи заблестели в заливах за востоком мира; боги увидели их из дворца сумерек, который построили над восходом; они греют руки над его светом, что струится сквозь блистающие своды дворца, прежде чем достигнет мира; здесь все боги, которые когда-либо были, и все боги, которые будут когда-либо; они сидят там поутру, поют и славят Человека.