Весь день напролет спускались они в первую долину и еще два дня поднимались по склону наверх, и дошли до Града, Который Невозможно Взять Штурмом: стоял тот град под горой, и врата его были накрепко заперты от чужаков, и обходной дороги не было. Справа и слева разверзались отвесные пропасти – насколько хватало глаз и как рассказывают легенды, и путь пролегал через город. Так что Каморак выстроил оставшихся воинов в боевой порядок и повел в последнюю для них битву, и двинулись они вперед по хрустким костям древних непогребенных армий.

Никакой часовой не преградил им путь в воротах; ни одной стрелы не сорвалось с боевых башен. Один-единственный житель поднялся на вершину горы, а остальные попрятались в укрытиях.

А на вершине горы в глубокой, словно чаша, впадине тихо бурлил огонь. Но если кинуть в огонь камень, что обыкновенно проделывал один из горожан при приближении врагов, гора начинала извергать камни – шквал за шквалом, три дня подряд; и раскаленный град сыпался на город и повсюду вокруг него. Как только воины Каморака ударили тараном в ворота, в горах послышался грохот, позади атакующих упала громадная каменная глыба – и покатилась в долину. Следующие два камня угодили на железные крыши домов впереди. Когда же воины прорвались в город, камень обрушился на них в тесноте узкой улочки и смял еще двоих. Гора дымилась и пыхтела, и с каждым тяжким выдохом очередной обломок скалы либо низвергался на одну из улиц, либо отскакивал от массивной железной кровли, и вверх медленно тянулся дым – все выше, и выше, и выше.

Когда воины прошли через весь город по длинным безлюдным улицам к запертым воротам по другую сторону, в живых оставалось только пятнадцать. Когда же они сокрушили ворота, осталось десятеро. Еще трое были убиты на подъеме вверх по склону, и двое – когда проходили мимо жуткой впадины. Остальным Судьба дозволила спуститься немного вниз по противоположному склону горы – и только тогда забрала еще троих. Уцелели лишь Каморак с Арлеоном. И сошли они в долину, и настала ночь, подсвеченная вспышками огня с роковой горы; и до самого утра оплакивали эти двое своих соратников.

Но с рассветом вспомнили они о своей войне с Судьбой и о своем твердом решении добраться до Каркассона, и Арлеон дребезжащим голосом затянул песню, извлекая обрывки мелодии из своей старой арфы, и поднялся на ноги, и зашагал, обратив лик свой на юг, как делал вот уже много лет, а за ним шел Каморак. Когда же наконец миновали они третью долину и поднялись на вершину холма, залитую золотым вечерним светом, старческие глаза их различили лишь мили и мили леса да птиц, летящих в гнезда на ночлег.

Побелели бороды скитальцев, долгий и тяжкий путь проделали они, и пришло для них время, когда человеку положено отдыхать от трудов своих и грезить в чутком сне о минувших годах, но не о будущих.

Долго глядели они на юг; солнце село за дальними деревьями, светлячки зажгли свои фонарики, и вдохновение покинуло Арлеона и отлетело от него навсегда – вероятно, услаждать грезы мужей помоложе.

И молвил Арлеон:

– Мой король, я больше не знаю пути к Каркассону.

И улыбнулся Каморак, как улыбаются старики, у которых мало повода для радости, и ответствовал:

– Годы проносятся мимо нас, точно гигантские птицы, коих Рок, и Судьба, и замыслы Господни вспугнули с какого-нибудь древнего серого болота. И похоже, что противу них не выстоять ни одному воину, и Судьба одолела нас, и поход наш потерпел неудачу.

И оба надолго умолкли.

А потом обнажили они мечи и плечом к плечу углубились в лес – по-прежнему в поисках Каркассона.

Думается мне, ушли они недалеко, ведь таились в том лесу погибельные топи, и мрак, что не рассеивался на исходе ночи, и жуткие твари, привычные к тамошним тропам. Ни в легендах, ни в стихах, ни в песнях народа полей не говорится, что кому-то удалось-таки добраться до Каркассона.

И рек царь в священном Заккарате:

– Пусть придут и прорицают пред нами пророки наши.

Издалека виден был священный дворец – словно светозарный драгоценный камень на равнине, чудо в глазах кочевников.

И восседал там царь со всеми своими управителями и меньшими царями, своими вассалами и всеми своими царицами в драгоценном убранстве. Кто сумел бы поведать о пышной роскоши того зала – о тысяче огней и об ответных отсветах изумрудов, о грозной красе этого сонма цариц, о сиянии и блеске самоцветных уборов, обременивших их гордые шеи?

Было там ожерелье из бледно-розовых жемчужин такой тонкой работы, что не вообразить и в грезах. Кто сумел бы поведать об аметистовых канделябрах, в коих горели пропитанные редкими бириньянскими маслами факелы, разливая благоухание блифании?[16]

Достаточно сказать, что, когда занялась заря, в сравнении с дворцом показалась она такой тусклой, и невзрачной, и лишенной всего своего великолепия, что поспешила поскорее укрыться за грядой облаков.

– Пусть придут и прорицают пророки наши, – повелел царь.

И прошли глашатаи сквозь ряды облаченных в шелк царских воинов, что возлежали на бархатных плащах, умащенные маслами и благовониями: опахала рабов овевали их отрадной прохладой; и даже метательные копья инкрустированы были драгоценными каменьями; сквозь ряды воинов глашатаи танцующей походкой прошли к пророкам в бурых и черных одеждах, вывели одного и поставили перед царем. Оглядел его царь и приказал:

– Прорицай нам.

И вскинул пророк голову, так что из-под бурого плаща выбилась борода, и опахала рабов, овевавшие воинов, чуть взъерошили ее кончик. И обратился он к царю, и рек:

– Горе тебе, царь, и горе Заккарату. Горе тебе и женам твоим, ибо грядет твоя погибель: страшна твоя участь! Боги в небесах уже сторонятся твоего бога: ведают они его судьбу и что ему предначертано; он же провидит впереди забвение словно туман. Ты навлек на себя ненависть горцев. Повсюду вдоль Друмских хребтов ненавидят тебя. Поелику погряз ты в грехе и пороке, обрушатся на тебя зеедиане: так солнце по весне низвергает с высот снежную лавину. Ворвутся враги твои в Заккарат, как лавина – в долинные селения.

Захихикали и зашептались царицы, но возвысил пророк голос и вещал дальше:

– Горе этим стенам и горе резным изображениям на стенах. Охотник опознает стоянки кочевников по кострищам, чернеющим на равнине, но не сыскать ему места, где стоял некогда Заккарат.

И смолк пророк; двое-трое возлежащих воинов повернули головы и скользнули по нему взглядом. Высоко под сводом меж кедровых балок еще гудело эхо его голоса.