И вот пришла ночь и одела лес покровом тайны, и деревья снова обрели демонические очертания, а из туманных лощин в небеса выкатилась громадная желтая луна.

Тогда жители Арна развели костры, и внезапно встрепенулись и заметались фантастические тени. Всколыхнувшись словно призрак, подул ночной ветер, и пронесся между древесными стволами, и повеял над мерцающими полянами, и разбудил хищное зверье, что все еще грезило о свете дня, и выманил ночных птиц на страх пугливым лесным обитателям, и отряхнул розы приветной ночи, и донес до слуха скитальцев отголосок девичьей песни, и зачаровал мелодию одинокого лютниста, перебирающего струны в дальних холмах; а бездонные глаза ночных бабочек засверкали, как огни галеонов, и раскинули они крыла и поплыли по знакомому морю. Этот же ночной ветер повлек сны Камораковых дружинников к Каркассону.

Все следующее утро шел отряд маршем и весь вечер тоже: и вот уже приблизился к самому сердцу леса. А жители Арна жались поближе друг к другу и прятались за спинами воинов. Ибо чаща леса была путникам незнакома, зато хорошо знакомы были страшные истории, что друзья рассказывают друг другу вечерами у очага, в уюте и безопасности. И вот настала ночь, и взошла громадная луна. Дружинники Каморака заснули. Они то и дело просыпались и засыпали снова; а те, которые долго не смыкали глаз и прислушивались, слышали тяжелую поступь двуногих созданий, бредущих сквозь ночь.

Как только посветлело, безоружные жители Арна один за другим ускользнули из лагеря и группками по несколько человек поспешили обратно через лес. Даже с наступлением темноты они не стали останавливаться на ночлег, но бежали все вперед и вперед, не задерживаясь, пока не возвратились в Арн, и там порассказали много всего такого, что изрядно приумножило страх перед чащей.

А воины попировали всласть, и встал Арлеон, и заиграл на арфе, и снова повел отряд в путь, и несколько верных слуг последовали за дружиной. Шли герои маршем весь день напролет сквозь мрак, древний, как сама ночь, но вдохновение Арлеона пылало в его думах, точно звезда. Вел он соратников за собою, пока не попрятались птицы в кронах деревьев и не настал вечер, а тогда воины встали лагерем. Лишь один, последний шатер оставался у них: подле него и развели костер, и Каморак выставил часового с обнаженным мечом у самой границы круга света. Кто-то из воинов улегся спать в шатре, а кто-то – снаружи.

Когда же рассвело, оказалось, что какая-то жуткая тварь убила и сожрала часового. Но слухи о великолепии Каркассона, и предначертание Судьбы, согласно которому им там никогда не бывать, и вдохновенный Арлеон с его арфой – все это, вместе взятое, гнало воинов вперед; весь день шли они, углубляясь в лес дальше и дальше. Один раз они увидели дракона, который поймал медведя и играл с ним, давая немного отбежать и снова подцепляя его лапой.

Наконец еще до темноты вышли воины на лесную поляну. Над нею поднимался густой аромат цветов, словно туман, и каждая росинка отражала в себе небесный свод и небу подобилась.

В этот самый час сумерки целуют Землю.

В этот час никчемные предметы наполняются смыслом, а деревья затмевают великолепием пышность монархов; боязливые создания крадучись выходят из нор подкормиться, пока хищное зверье все еще мирно спит и видит сны; а Земля вздыхает – вздох ее и есть ночь.

Посреди широкой прогалины воины Каморака встали лагерем и порадовались, видя, как одна за одной снова зажигаются звезды.

В ту ночь они доели последние остатки съестных припасов и легли спать, и не докучали им свирепые твари, что рыщут во мраке леса.

На следующий день одни воины отправились на охоту за оленями, а другие залегли в камышах у соседнего озера, где в изобилии водилась птица. Удалось добыть одного оленя, двух-трех гусей и нескольких чирков.

Искатели приключений надолго задержались в тех местах, дыша чистым вольным воздухом, какого не знают города; днем они охотились, а ночами разводили костры, и пели, и пировали, позабыв про Каркассон. Жуткие обитатели мрака не тревожили их, оленины было в избытке, равно как и всевозможной птицы на озере: с зарей воинов радовала охота, а ночами – любимые песни. Так проходили день за днем и неделя за неделей. Время рассыпало над походным лагерем щедрую горсть лун – лун золотых и серебряных, кои истощают год; миновали осень и зима, наступила весна; а воины все охотились да пировали.

И вот как-то раз весенней ночью шел у костра пир горой, и звучали рассказы об охоте, и бесшумные мотыльки, выпорхнув из тьмы, переливались многоцветьем красок в отсветах пламени и, вновь поблекнув, терялись во мраке; ночной ветерок холодил воинам шеи, а костер дышал теплом им в лица. Отзвучала очередная песня, и воцарилась тишина, и вдруг Арлеон вскочил на ноги, вспомнив Каркассон. Музыкант провел рукою по струнам арфы, пробуждая звучные аккорды, – точно шустрый, живой народец отплясывал на бронзовом полу, – и раскатилась музыка в ночном безмолвии, и возвысил голос Арлеон:

– Если купель багровеет от крови, колдунья знает, что в горах идет война, и жаждет услышать боевые кличи королевских воинов.

И внезапно все грянули хором: «Каркассон!» При этом слове их праздная леность развеялась – так от сновидца, разбуженного криком, отлетает сон. Вскорости снова выступили воины в великий поход, в котором уже не было места ни проволочкам, ни колебаниям. Не остановили их битвы, не устрашила пустынная глушь, не изнурили хищные годы – воины Каморака шли все вперед и вперед; и вело их вдохновение Арлеона. Музыка Арлеоновой арфы рассеивала древний, безмолвный мрак; с песней вступали они в бой со страшными дикарями и выходили из боя с песней, вот только голосов звучало все меньше; они приходили в долинные деревни, что полнились колокольным перезвоном; видели, как в сумерках зажигаются окна домов, где обретает приют кто угодно, только не они.

Странствия их стали притчей во языцех, и родилась легенда о нездешних, не ведающих покоя скитальцах. О них вспоминали с наступлением ночи, когда жарко пылает огонь в очаге, а с застрех стекает дождь; когда поднимался ветер, малые дети боялись, что это Те, Кто Не Знает Роздыху, с грохотом мчатся мимо. В причудливых преданиях рассказывалось о воинах в старинных серых доспехах, что шагают по гребням холмов в сумерках и нигде не просят пристанища; а матери говорили своим сыновьям, которым дома не сиделось, что серым странникам также когда-то прискучило дома, а теперь вот отдых им заказан и обречены они брести все вперед и вперед под дождем и яростным ветром.

Но путников в долгих скитаниях сперва воодушевляла надежда добраться до Каркассона, а потом – гнев на Судьбу; под конец же они шли все вперед и вперед, потому что идти вперед казалось проще, чем задуматься.

Много лет блуждали они по свету и сражались со многими племенами; в деревнях рассказывали им предания, а праздные певцы пели песни; и все слухи о Каркассоне по-прежнему приходили с юга.

И вот однажды пришли скитальцы в холмистый край, где жила легенда, будто бы в трех долинах оттуда в ясный погожий день можно увидеть Каркассон. И хотя одолевала путников усталость, и осталось их немного, и изнурили их годы, приносившие только битвы, воины тотчас же устремились вперед, все еще ведо́мые вдохновением Арлеона, что с ходом лет убывало, хотя он по-прежнему слагал мелодии на своей старой арфе.