Дом, где живет Сфинкс

Надежда, за которую все отчаянно цеплялись, была лучше, чем ничего, но я-то ее не разделял; со всей очевидностью, то, чего они страшились, напрямую следовало из содеянного – это было видно скорее по обреченности в лице Сфинкс, нежели по всей этой жалкой суматохе вокруг двери.

Зашуршал ветер, полыхнули высокие свечи, всеобщий страх и глухое молчание Сфинкс нагнетали атмосферу еще ощутимее; нетопыри беспокойно метались во мраке на ветру, пригибавшем пламя свечей совсем низко.

И тут послышались пронзительные вопли – вдалеке, затем поближе: что-то надвигалось на нас с жутким смехом. Я опрометчиво ткнул пальцем в злополучную дверь; палец глубоко ушел в прогнившую древесину – я понимал, что дверь не выстоит. Наблюдать за всеобщей паникой мне было недосуг; я подумал о черном ходе, ведь даже лес казался предпочтительнее. Одна только Сфинкс сохраняла невозмутимое спокойствие, она напророчила и, верно, провидела собственную участь, так что уже ничто не могло ее потревожить.

По трухлявым ступеням приставных лестниц, древних, как род человеческий, по скользкому краю кошмарной пропасти – сердце мое зловеще замирало, а подошвы ног холодели от ужаса – я карабкался от башни к башне, пока не нашел дверцу черного хода; и выводила она на одну из верхних ветвей громадной мрачной сосны. Я соскользнул по стволу вниз, на землю. И как же рад я был снова оказаться в лесу, из которого недавно бежал!

А что до Сфинкс в ее обреченном доме – уж и не знаю, что с ней сталось. Суждено ли ей до скончания времен глядеть безутешно на содеянное, помня лишь в затуманенном своем сознании, над которым теперь потешаются мальчишки, что некогда было ей ведомо все то, что повергает людей в ужас; или в конце концов она ускользнула прочь и, карабкаясь от одной страшной пропасти к другой, наконец добралась до вышних пределов и по сей день мудра и неизменна? Ибо кто знает, что есть безумие – дар богов или порождение адской бездны?

Когда номады пришли в землю Эль-Лола, у них иссякли песни, и вопрос о похищении золоченого ларца встал во всей своей первостепенной важности. С одной стороны, многие уже предпринимали попытку отыскать золоченый ларец, в котором (как известно любому эфиопу) хранятся стихи баснословной ценности; в Аравии о судьбе смельчаков судачат и по сей день. С другой стороны, скучно ночами сидеть у костра, если нет новых песен.

Обо всем об этом толковали однажды вечером в племени хет на равнине у подножия скалы Млуна. Родиной народ этот считал дорогу, что пролегла в мире древних скитальцев; номадов-старейшин снедало беспокойство, ибо новых песен не предвиделось, в то время как утес Млуна в зареве заката – утес, коего не касались тревоги человеческие и до поры не коснулась ночь, укрывающая мглою равнины, – безмятежно взирал на Сомнительные земли. Именно там, на равнине по ту сторону Млуны, что ведома людям, – едва только вечерняя звезда тише мыши скользнула на небосклон и, словно султаны, затрепетали одинокие языки походного костра (но звуки песен не приветствовали их), – именно там второпях задумано было номадами безрассудное предприятие, известное миру как Поход за Золоченым Ларцом.

Воистину мудрую осмотрительность выказали старейшины номадов, избрав на роль взломщика небезызвестного Слита, того самого взломщика, который, как поучают гувернантки в невесть скольких классных комнатах (как раз в то время, как я пишу об этом), обманул бдительность самого короля Весталии. Однако ларец был довольно увесист, и Слит нуждался в помощниках: а любители чужой собственности Сиппи и Слорг в ловкости могли потягаться с нынешними торговцами антиквариатом.

И вот на следующий же день эти трое взобрались по склону горы Млуна и худо-бедно уснули среди снегов – все лучше, нежели рискнуть провести ночь в лесах Сомнительных земель. И засияло утро, и зазвенел многоголосый птичий хор, – но леса внизу, и пустошь за лесом, и голые зловещие скалы таили в себе немую угрозу.

Хотя опыт Слита исчислялся двадцатью годами грабежей со взломом, говорил он мало; только когда один из его спутников спотыкался о камень или позже, уже в лесу, когда кто-нибудь наступал на сучок, он отрывистым шепотом выговаривал им, прибегая к одной и той же фразе: «Так дела не делаются». Слит знал, что за два дня пути первоклассных взломщиков воспитать из них не удастся, и, какие бы сомнения ни одолевали его, более своим спутникам не докучал.

Со склона Млуны они нырнули в облака, а потом очутились в чаще, для диких обитателей которой все живое годилось в пищу, будь то рыба или человечина. Там грабители идолопоклоннически извлекли из карманов каждый своего божка, моля о защите в этом наводящем ужас лесу. С этого момента они надеялись, что шансы на спасение утроились, ибо если какая-нибудь тварь сожрет одного, то уж непременно доест и прочих; отсюда, по их мнению, неизбежно следовал вывод, что если одному суждено спастись, то, стало быть, спасутся все трое. Неизвестно, один ли из богов бодрствовал и оказал содействие, или все три, или сам случай благополучно провел грабителей через лес и дикие звери не отведали их плоти; верно одно – отнюдь не слуги божества, внушавшего им наибольший страх, и не гнев местного духа этих зловещих краев стали орудием рока для троих авантюристов. Вот так дошли они до Урчащей пустоши, что раскинулась в самом сердце Сомнительных земель; грозовые холмы застыли там, словно волны, – накат, оставленный затихшим до поры землетрясением. Некое существо – и, казалось бы, такая громадина не имеет никакого права передвигаться столь бесшумно! – величественно прошествовало мимо путников; чудом остались они незамеченными, и одно только слово вспыхнуло и отозвалось эхом в трех головах: «Вдруг… вдруг… вдруг…» Когда же опасность наконец миновала, взломщики вновь осторожно двинулись вперед и вскоре набрели на маленького безобидного мипта: наполовину гном, наполовину фейри, мипт сидел на краю мира, пронзительно и радостно попискивая. Авантюристы постарались проскользнуть мимо незамеченными, ибо любопытство мипта стало притчей во языцех, и при всей своей безобидности чужие тайны он хранить не умеет. Однако вполне может статься, что трех грабителей просто с души воротило при виде того, как мипт обнюхивает чьи-то белые обглоданные кости, но они не пожелали в этом признаться, ибо не пристало искателям приключений тревожиться о том, кто их кости сгложет. Как бы то ни было, грабители проскользнули мимо мипта и очень быстро дошли до засохшего дерева – вехи, за которой и ожидало приключение; они знали, что совсем рядом – пропасть мира и мост от Плохого к Худшему, а под ними внизу – неприступная обитель Владельца Ларца.

План их был крайне прост: пробраться в коридор в верхней части утеса, тихо сбежать по нему вниз (босиком, разумеется!) под предупреждающей надписью для путешественников, высеченной на камне (по мнению переводчиков, ее следует понимать как «Лучше не надо!»), не брать в рот ягод, которые не просто так растут по правую сторону уходящего вниз коридора; добраться до стража, что спал на своем пьедестале вот уже тысячу лет и, должно быть, спит и по сей день, и проникнуть внутрь через открытое окно. Один останется ждать снаружи, у пропасти Мира, до тех пор, пока остальные не выйдут с золоченым ларцом; если же они позовут на помощь, ему нужно будет тотчас же прибегнуть к угрозе разомкнуть железный зажим, удерживающий вместе края пропасти. Когда же ларец окажется в руках грабителей, они отправятся в обратный путь и будут идти не останавливаясь всю ночь и весь следующий день, пока гряда облаков, что покоится на склонах Млуны, не окажется между ними и Владельцем Ларца.