— Да? — делаю уж очень смущённое лицо, сильно стараться не приходится, потому что и правда неловко. — Татьяна Андреевна! — после небольшой паузы говорю я. — А что с ним случилось?

— С Николай Михалычем? — на всякий случай (от меня же теперь чего угодно ждать можно) уточняет она.

— Да.

— А что с ним? — настороженно интересуется Татьяна.

— Ну, он говорят… — Блин! Ну, как же это спросить?! А, ладно! — Говорят, что его в чинах сильно понизили.

— Ах, э-это! — расслабилась Татьяна. — Было с ним что-то такое. Говорят, он полковником служил в Захребетье и какого-то генерала там до смерти зарубил. Вот его сюда и сослали.

— А из-за чего зарубил-то? — как бы между прочим, интересуюсь я.

— Из-за женщины, наверное. — Предполагает она «очевидное». — Он мужчина видный.

Последнюю фразу она произнесла так, что мне показалось, будто она к нему… «благоволит». Во-во! Она, по ходу, сохнет по нему втихаря, просто виду не подаёт. Ладно, запомним, на всякий разный… мало ли…

Очень кстати появляется Глаша. Никакой дедукции не надо, меня здесь застать она, конечно, не рассчитывала, а совсем даже наоборот, собиралась что-то «важное» рассказать Татьяне. Это было отчётливо видно по сменявшим друг друга кадрам на её лице.

— Глаша! — радостно восклицаю я. — А можно нам с сестрицей чайку?

Глаша кивает, делает книксен и исчезает. В смысле, быстро уходит, даже убегает.

— Всего хорошего! — говорю я Татьяне и тоже исчезаю.

В номере дожидалась, но судя по флегматичному виду и открытой бутылке, так и не дождалась бесстрашная покорительница великанов и отважная путешественница во времени и пространстве Валерия Антуанетта младшая Константиновна Малиновская и, кто она ещё там? Истеричная принцесса Кэрнсая?

— Знаешь, — бесстрастно произнесла она, глядя на вошедшего меня, через призму китайского фарфора. — А я тут открыла секрет бессмертия.

— Наливка мадам Антонины с живой водой? — попытался угадать я.

— Не-а! Всё проще. — Она отхлебнула из чашки, поморщилась и продолжила: — Вот когда придёт мне пора умирать, я возьму и тебя за смертью отправлю. И всё! Вуаля! Вот она, вечная жизнь!!! Ты где был? Братэлла! А не-не-не! Стой-стой-стой! Не говори! Я сама угадаю! Ты, наверное, сейчас свою правую руку и левое сердце пытался впарить Татьяне Андреевне? Танечке-Танюше? Да?

Я никак не стал это комментировать, а «сестра» тем не менее, продолжала:

— Сашенька, брат, ну, порадуй меня, скажи, что она отказала. А?

— Отказала, отказала. Она этого любит… — Настоящая фамилия Батлера напрочь выпала из головы. Я пощёлкал пальцами, пытаясь простимулировать память. — Этого… Блин! Ну, как же его?!

— Трошку? А мы с тобой его так побили, так побили! — она сама засмеялась своей шутке.

— Да, нет! — память всё никак не отпускала.

— Дядю Колю? — предположила Лерка. — Всё равно я здесь больше никого не знаю.

— А Шена? — уличил я её во лжи.

— БА-а-а! — Лерка картинно испугавшись, закрыла рот руками. — Бедная девочка!

Я сел за стол и выругался. Пошёл в свою комнату и повесил там сюртук, а то Лерка опять нудеть начнёт. Вернулся за стол, налил себе чашку настойки. Лерка подставила свою. Ей тоже налил.

— Ну, ты! Вестник смерти! Чай сегодня будет?

— Да. Я сказал Глаше.

— Знаешь, — флегматично произнесла напарница по приключениям. — А ты оказался прав: запивать кексики наливкой — это мещанство! Кстати, а кексиков-то у них как раз и не было, от слова ВАЩЬПЕ! Может они их здесь не едят? Как ты думаешь? Может им Коран не разрешает? А?

— Коран запрещает вино пить и свинину есть. — Напомнил ей про основные запреты ислама. Ну, про те, которые про еду…

— Да-да-да! Точно! Вино и свинина. Да-а-а… А ведь настоящие, классические, так сказать, кексы, они же непременно в портвейне замачиваются… И начинка! Сало с беконом! Нет-нет-нет! Такое никак нельзя есть! Никак!

Я смотрел на неё и не понимал, она что, уже налакалась что ли?! Вроде бы бутылка не так сильно и опустела. Раньше её так не развозило. Да и наливка не сказать, чтобы уж очень крепкая. Градусов двадцать, ну, двадцать пять, даже не тридцать…

— Ле-ера-а… — Зову её как будто издалека. — Ле-ера, Лер! Может тебе уже хватит? А?

Она смотрит на меня стеклянными глазами, а потом радостно взвизгивает:

— ЧЁ? Повёлся? — потом её улыбка гаснет и, совсем уже невесёлым голосом она произносит: — Прикололась я так. Чё? Не смешно?

— Да уж! — соглашаюсь я, голосом человека, над которым прикололись таким вот образом. — Обхохочешься.

Она откидывает голову назад и говорит куда-то в потолок:

— Саня! Мне так хреново!

Пока я думаю, отвечать или нет, Лерка продолжает свои страдания:

— Ну, почему? Почему это с нами происходит? — она возвращает голову в нормальное положение. — Ну, ты-то, ладно, но почему я? Почему это происходит именно со мной?!

Она смотрит на меня, и что самое возмутительное, нагло ждёт от меня ответа. Я возмущён, аж слов подобрать не могу. Поэтому произношу те, что с краю:

— А чёй-то, ладно я?!

— Тебя не жалко! — Цинично заявляет это чудо. — Ты грубый, неотёсанный и бесчувственный. Просто чурбан с глазами. Твою сестру — хрупкий и нежный цветок — унижают, публично обзывают мещанкой. А ты?! Даже бровью не повёл?! Да?

Я прямо причумел:

— Это ты-то хрупкий и нежный цветок?! Да ты сегодня народу завалила в два раза больше, чем я вчера! Цветок она! Нежнейший и ОООООЧЕНь хрупкий!!! Ага! Весь город видел, какой ты цветок!

— Нет! — сокрушённо вздыхает она. — Не весь.

Блин! Да она чё?! Издевается?

— Лер! Да куда ещё-то? — я вспоминаю сегодняшнее шоу. — Ты и так там толпищу собрала, не протолкнёшься! Мало ей!

— Ага. — Голосом чуть неплачущего ребёнка произносит хрупкий цветок.

— Слышь ты, Гюльчатай! Хрупкий горный цветок!

— Почему горный? — абсолютно искренне удивляясь, перебивает меня Лерка.

— Потому что Гюльчатай в переводе означает маленький горный цветок. — Объясняю я. — Так вот, ты в курсе, что насобирала денег раз в писят больше, чем я вчера.

— Да нет. — Не особенно уверенно возражает она. — Только в сорок. Наверное.

— А, ну, тогда да, тогда конечно! Это всё меняет!

Лерка смотрит на меня, и мне кажется, что она вообще ни в одном глазу. В смысле, что трезвая.

— Сань, ты чего? Расстроился, что ли?

— Нет, блин! Радуюсь! Весь на гордость изошёл. За себя любимого. — Мне и правда, как-то не по себе. — Вчера я звездой себя чувствовал. А кто я сегодня? Бледная тень своей младшей сестры?