вспоминая это имя. Уэствуд знал, что вспомнить у него ничего не получится, потому что он был образцом неизвестности.

– Вы не там ищите, Пол, – после паузы сказал советник. – Далеко не там.

Глаза его сузились и приобрели выражение опасности. Глесон не испугался – он и без этого знал, насколько опасны такие люди.

– Где же я должен искать? – спросил он.

– Я правильно понимаю, что первым делом вы отправились к жене убитого, дабы выяснить, не спровоцировано ли преступление банальной ревностью?

Глесон кивнул.

– А после переключились на служебное окружение? – продолжил Ковальски. – Почему вам, служителям закона, всегда кажется, что всё настолько очевидно?

– Первое подозрение зачастую бывает правдивым.

– Это зависит от масштаба, Пол. Одно дело – кража в магазине, а другое – выходящее из ряда вон убийство высокопоставленного лица. С вами играют. И, даю слово, вы проиграете.

Это можно считать угрозой? Глесон не знал наверняка, но ещё не боялся.

– Если вы намерены идти до конца, я выражу вам глубокое уважение, – сказал Ковальски и вытер свой рот салфеткой. – Но, боюсь, это не ваш уровень. Мне нравится ваше старание, но ни я, ни Людвиг, не обустроили бы убийство таким образом. Если бы я желал убить, я не вызвал бы столь очевидных подозрений. Вы ищете недоброжелателей Густава, но должны искать наших недоброжелателей.

Глесон почувствовал, как к горлу подошёл комок. Несмотря на внешнюю неряшливость и простоватость, Ковальски был весьма и весьма изощрённым. Уэствуд верил, что захотя, он провернул бы такое убийство, что никакая полиция ни на йоту не приблизилась бы к разгадке.

Хотелось верить, что такого не было раньше.

– Это всё, что я могу сказать вам, – завершил речь советник. – Если наше алиби будет опровергнуто – поздравляю, вы ввязались в чужую игру. Прощайте, Пол. Надеюсь, эта встреча была последней.

Он встал из-за стола, попутно задев угол, и вытащил из внутреннего кармана пиджака бумажник. Не глядя в него, он вытащил несколько купюр и кинул на стол. Уэствуд плохо ориентировался в прейскурантах ресторана, но и невооружённым взглядом было понятно, что Ковальски изрядно переплатил.

Он произвёл должное впечатление.

– Прощайте, – сказал Уэствуд, не поднимаясь из-за стола.

Ковальски улыбнулся и вышел из здания. Глесон услышал, как загудел мотор его машины.

Инспектор ещё какое-то время находился здесь. Возник соблазн тоже заказать себе сочный стейк, который, возможно, поможет расслабиться. Но ещё раз подумав о кухне своей жены, Глесон передумал.

Пора возвращаться в участок.

И опять он не включил радио. Если бы приёмник у Уэствуда сломался, он обнаружил бы это спустя не менее чем две недели – настолько редко пользовался им.

От Ковальски и Циммермана можно было ожидать что угодно – от благотворительности до геноцида. Уэствуд внимательно изучал их обоих, но так и не смог приблизиться к пониманию их нутра.

Оба представителя совета предъявили алиби, и их показания ни в чём не расходились. Сделали они это нехотя, словно насмехаясь над Уэствудом, но он обязательно всё проверит.

Оба дали понять, что им лучше не совать палец в рот – откусят его вместе с ладонью. Возможно, Уэствуд был не таким проницательным, каким считал себя, и не рассмотрел открытых угроз в свой адрес. Но он не общался ранее с подобными людьми, потому и не имел опыта. Хотелось верить, что тот опыт, что он получил сегодня, сыграет на руку в дальнейшем.

Уэствуд не особо следил за дорогой. Возможно, он пропустил пару светофоров или пересёк где-то сплошную линию – худший пример, который может дать полицейский.

Ковальски намекнул, что обустроил бы убийство иным образом. Что он хотел сказать этим? Слова этого паука можно было трактовать десятками разных способов, но Глесон выявил для себя наиболее очевидный – он не оставил бы столь очевидную улику, как кровь.

То же самое касалось и Циммермана. Он не делал подобных заявлений, но вряд ли был настолько глуп, чтобы убивать Забитцера из редчайшего оружия.

Над остальными словами советников ещё стоило подумать. Возможно, обсудить их с Марвом. Зачастую подобные беседы заставляют мозг работать быстрее, и это не зависит от того, насколько полезен собеседник. Важно лишь его наличие, а остальное – детали.

Глесон уже долгие годы плохо спал, но в последнее время его начала преследовать самая настоящая бессонница. Сидя в кресле возле телевизора, он чувствовал, что пора ложиться, но, стоило укрыться одеялом, как вся сонливость пропадала.

Он много размышлял. Порой путался в том, какие мысли настоящие, а какие иллюзорны из-за того, что приснились. Они мешались друг с другом, в итоге не позволяя Уэствуду понять, материальна его догадка или нет.

Ковальски – паук, а Циммерман – коршун. Один столь незаметно вил паутину, что случайный забредший и сам не заметил бы, как в неё попался, а другой внешне сохранял спокойствие и непоколебимость, будучи притом охотником, что таится за деревом и ждёт подходящего момента для атаки.

Глесон был подходящей мишенью и для одного, и для другого.

Маргарет мирно сопела рядом. Уэствуд завидовал ей – она всегда пребывала в спокойствии. Всё, что её волновало – это кухня и сад. Она не думала о справедливости и правосудии, не размышляла о природе правды и лжи, не искала сакральные смыслы в бытие и гибели, не сетовала даже в мыслях на безнаказанность и бесчестие.

Уэствуд не знал наверняка, уснул окончательно или нет. Чем был образ Марва, который он видел – сном или продуктом размышления? В таком состоянии Глесон неспособен был понять – видит он коллегу или лишь представляет.

– Мотивов было предостаточно, – говорил Марв.

– Кто-то хочет заставить нас так думать.

– Невиновных нет, Уэствуд. Весь город лжёт, и ты это знаешь. На невинных не падают подозрения.

– Револьвер… Он неисправен.

– Циммерман мог его починить. Он любит символизм и эстетику.

Глесон не видел его лица – оно было скрыто тьмой.

– Я могу обречь невинных.

– Невинных нет, Уэствуд.

– Я могу угодить в ловушку.

– Ты давно в ловушке.

Марв окончательно растворился, а Уэствуд провалился в небытие.

Он не выспался. Крепкий чай и плотный завтрак не помогли Уэствуду – он едва не заснул, сидя за рулём. Было бы иронично погибнуть в аварии, находясь на половине пути.

Роберт Ковальски сдержал своё слово и предоставил образец своей крови для исследования. Подобный акт выступал в качестве гаранта полной уверенности в своей невиновности, но Уэствуд, не привыкший никому доверять, предпочёл удостовериться во всём лично.

До обеда он дремал в своём кабинете. Пару раз к нему заходил Марв, и Уэствуд просыпался,