Джон Традескант спустился на камбуз, где единственный кок помешивал бульон в кастрюле над огнем.

— А где все?

— Вы же были там, как и я, — мрачно ответил моряк. — Все утонули в болотах или испустили дух на французских пиках.

— Я имею в виду, остальные повара и подавальщики.

— Хворают, — коротко пояснил повар.

— Собери поесть лорду-адмиралу, — велел Джон.

— А где его виночерпий?

— Умер.

— А его подавальщик?

— Болен тифом.

Кок кивнул, поставил на поднос миску бульона и маленький стакан с вином и добавил немного черствого хлеба.

— Это все? — удивился Джон.

Моряк посмотрел ему в глаза.

— Если он желает чего-нибудь еще, пусть займется снабжением и доставит продовольствие на корабль. Порции остальных еще меньше. Ну а основная часть армии герцога лежит, уткнувшись в болото, ест грязь и пьет морскую воду.

Лицо моряка выражало такую горечь, что Традескант отшатнулся.

— В происшедшем виноват не только его светлость, — возразил он.

— А кто же еще?

— Ему обещали подкрепление, мы должны были отплыть с лучшими запасами.

— У нас была карета с шестеркой и арфа, — бросил презрительно кок. — Чего еще нам не хватало?

— Осторожнее, друг мой, — тихо предостерег Джон. — Ты опасно близок к измене.

Моряк невесело рассмеялся.

— Если лорд-адмирал казнит меня как простого матроса, значит, для тех, кто еще способен есть, обеда не будет. А я только поблагодарю за освобождение. На острове Горя я потерял брата и плыву домой сообщить его жене, что у нее нет мужа, а матери — что у нее остался лишь один сын. Если лорд-адмирал избавит меня от этого, я только спасибо скажу.

— Как ты его назвал? — вдруг заинтересовался Джон.

— Кого?

— Остров.

Кок передернул плечами.

— Сейчас все его так называют. Не остров Ре, а остров Горя или остров Руты. Потому что мы горюем, проклиная тот день, когда отправились в плавание под командованием его светлости. И служба у нашего адмирала имеет ядовитый и горький привкус травки руты, который не забывается.

Не проронив больше ни слова, Джон взял поднос и отправился в каюту Бекингема. Тот лежал на койке на спине, одна рука закрывала глаза, помандер свисал с пальцев. При появлении садовника герцог не повернул головы.

— Я же говорил, мне ничего не надо, — устало промолвил он.

— Мэтью болен, — решительно заявил Традескант. — И я принес вам немного бульона.

Бекингем по-прежнему не двигался.

— Джон, я ничего не хочу, я же говорил.

Традескант опустил поднос на столик рядом с кроватью.

— Вы должны что-нибудь поесть, — произнес он настойчивым и нежным тоном, каким няня обращается к ребенку. — Видите? Я и вина немного захватил.

— Даже если я выпью целую бочку, мне не удастся забыться.

— Я знаю, — ровным голосом отозвался Традескант.

— Где мои офицеры?

— Отдыхают, — солгал Джон.

Он скрыл правду, что больше половины из них погибли, а остальные больны или ранены.

— А как мои солдаты?

— Удручены.

— Они винят меня?

— Конечно нет! — снова соврал Джон. — Таковы превратности военной удачи, милорд. Всем известно, что исход боя предсказать невозможно. Если бы мы получили подкрепление…

Герцог приподнялся на локте и воскликнул с внезапным оживлением:

— Да! Вот и я все убеждаю себя, что если бы мы получили подкрепление, если бы той сентябрьской ночью не поднялся ветер, если бы я принял условия капитуляции, предложенные Торресом, в ту же минуту, не раздумывая, или если бы на нашей стороне оказались корсары Ла-Рошели… и если бы лестницы были длиннее или настил шире… Я постоянно возвращаюсь назад и назад, вплоть до лета, и пытаюсь понять, когда же все пошло не так, где я ошибся.

— Вы все делали правильно, — мягко заверил Джон.

Он без приглашения сел на краешек кровати Бекингема и передал ему стакан вина.

— Вы все делали так хорошо, как только могли, каждый день выкладывались по полной. Помните нашу самую первую высадку, когда вы плавали туда-сюда на шлюпке и всех подбодряли, а французы повернули и побежали?

Бекингем улыбнулся, как старик улыбается воспоминаниям детства.

— Да. Славный был денек!

— А как мы теснили их все дальше и загнали обратно в цитадель?

— Да.

Джон передал ему миску с супом и ложку. Рука Бекингема дрожала так сильно, что он не мог поднести ложку ко рту. Джон взял ее и начал кормить своего господина. Герцог открывал рот, словно послушный ребенок, и Традескант вспомнил, как кормил сына кашкой и тот уютно сидел у него на коленях, в кольце его рук.

— Вы будете рады встретиться с женой, — сменил тему Джон. — По крайней мере, мы благополучно доберемся до дому.

— Проиграй я хоть двадцать сражений, Кейт будет счастлива меня увидеть, — заметил Бекингем.

Почти весь суп был съеден. Традескант разломал сухари на кусочки, смочил в остатках бульона и ложкой положил в рот своему хозяину. Лицо герцога обрело цвет, но безжизненные глаза все еще были очерчены темными кругами.

— Вот бы так плыть и плыть и никогда не приплыть домой, — задумчиво проговорил он. — Не хочу возвращаться домой.

Джон вспомнил слабый огонек на камбузе и нехватку еды, запах раненых и время от времени звук от падения тела за борт — походные похороны одни за другими.

— Мы прибудем в порт в ноябре. Вы отметите Рождество со своими детьми.

Бекингем повернулся лицом к стене и грустно промолвил:

— Много детей по всей стране проведут Рождество без отцов. И будут проклинать мое имя в холодных постелях.

Традескант отставил поднос в сторону и положил руку на плечо герцога.

— Таковы издержки высокого положения, — твердо произнес он. — Но вы наслаждались и его преимуществами.

Герцог помедлил, затем кивнул.

— Да, ты прав. И прав, что напомнил мне об этом. Меня и моих близких осыпали щедрыми дарами.

Наступило короткое молчание.

— А ты? — осведомился Бекингем. — Твои жена и сын, они ждут тебя с распростертыми объятиями?

— Когда я уезжал, супруга очень сердилась, — признался Джон. — Но родные простят меня. Жена любит, когда я дома и работаю в вашем саду. Ей сроду не нравилось, когда я путешествовал.

— А ты везешь с собой какое-нибудь растение? — сонным голосом поинтересовался Бекингем, как дитя, требующее сказку перед сном.