И все же это лишь одна сторона правды. А я должен сказать всю. Я не чувствовал тогда, перед войной, что я умнее и дальновиднее Сталина, что я лучше его оцениваю обстановку и больше его знаю. У меня не было такой собственной оценки событий, которую я мог бы с уверенностью противопоставить как более правильную оценкам Сталина. Такого убеждения у меня не существовало. […] Тревога грызла душу. Но вера в Сталина и в то, что в конце концов все выйдет именно так, как он предполагает, была сильнее. И как бы ни смотреть на это сейчас, это правда»[356].

«Такого убеждения у меня не существовало»: в системе, которая воспроизводит и терпит только людей такого типа, непременно приходится очень дорого платить за ошибки того одного, кто имеет собственное видение событий. Большего Жуков сделать не мог. Вместе со всей военной верхушкой страны он разделяет ответственность за стратегическую слепоту, восхваление Рабоче-крестьянской Красной армии и слабохарактерность, проявленную перед лицом власти, никогда не дававшей военным ни малейшей автономии. Его багаж состоял из догм, родившихся одновременно с самой РККА и от которых она не могла избавиться: главный вид боя – наступление, численность сама по себе достоинство, социалистическая система дает огромное моральное превосходство тем, кто за нее сражается, никакое внезапное нападение не может решить судьбу современной войны, каковая будет длительной по определению… Если смотреть с этой точки зрения, то у него больше «извинений», чем у немецких генералов, которые осознанно и искренне разделяли устремления своего фюрера к захвату чужих земель и истреблению других народов. По крайней мере, Жуков, даже став победителем, выражает сожаления о потерях своего народа, о тех 25 миллионах, которые погибли потому, что он не сумел отговорить Сталина от продолжения той опасной игры, что тот вел. Ни Манштейн, ни Гудериан, никто другой из генералов, занимавших высшие посты в армии во время войны и написавших затем мемуары, не испытывал внутренней потребности выразить аналогичные чувства по тому же поводу.

Кобрин – маленький белорусский городок в 50 км восточнее пограничного города Брест-Литовска. Его дома дремлют между своими православным и католическими церквами с розовыми и желтыми фасадами и с синагогой, слишком маленькой для 10 000 евреев, составляющих две трети его населения. 22 июня 1941 года репродуктор, установленный на главной площади, сообщает: «Московское время 6 часов. Передаем последние известия». Обычные советские новости: виды на урожай, рекорды в текстильной и медеплавильной промышленности, рассказы о труде колхозников. Затем диктор стал читать новости о войне, кажущейся такой далекой: налеты немецкой авиации на Великобританию, тоннаж потопленных судов, взятие Дамаска «так называемыми свободными французами». Несколько секунд тишины, и передача возобновилась: «А теперь – утренняя гимнастика. Руки вперед, присели! Четче! Раз, два, раз, два! Четче! Еще раз!….»

Должно быть, эта передача казалась каким-то сюрреализмом командирам и бойцам 4-й армии Западного фронта, разгребавшим развалины своего командного пункта, разбомбленного за два часа до того. Рабочие команды занимались заменой телефонного кабеля, перерезанного ночью неизвестными, теми же самыми, кто ночью и в 3 часа утра лишил город водоснабжения и электричества. Генерал Коробков, командующий 4-й армией, безуспешно пытался установить связь с Брест-Литовском, который, как ему известно, в 03:30 подвергся массированной атаке. Безуспешно.

Накануне Коробков был в театре на оперетте «Цыганский барон». Ему было тревожно. Его армия, расположенная в основании Белостокского выступа, больше других подвергалась опасности в случае нападения, а в воздухе с полудня чувствовалось какое-то напряжение. Даже раньше. В конце мая Коробков с изумлением увидел немецких офицеров, прохаживавшихся возле его КП. Комиссар объяснил все фразой, пресекшей все вопросы: «Приказ Москвы». Сталин позволил немцам провести осмотр и поиски захоронений своих солдат, погибших в этих краях в 1915 году. Жуков и Тимошенко энергично протестовали, указывая на шпионский характер этой миссии. Сталин не отреагировал, разрешение на поиск захоронений осталось в силе. Около 18 часов 21 июня Коробков, охваченный тревогой, запросил у командования фронтом разрешения вывести части своей армии на боевые позиции. Ему в этом отказали. Его начальник, генерал Дмитрий Павлов, командующий Западным Особым военным округом, казался гораздо менее обеспокоенным. Его любимыми словами были: «В Москве лучше нас с тобой знают военно-политическую обстановку и наши отношения с Германией»[357].

К 19 часам Павлов приехал в минский Дома офицеров на комедию «Свадьба в Малиновке». В антракте начальник разведотдела доложил ему о необычной активности по ту сторону границы, откуда доносились шум моторов и артиллерийских выстрелов. «Невозможно», – ответил Павлов, возвращаясь в зрительный зал. После спектакля он заехал на свой КП поговорить с офицерами штаба. В половине первого ему принесли полученную по телеграфу директиву № 1. Через тридцать минут ему позвонил Тимошенко, очевидно желая убедиться, что сообщение понято правильно.

« – Ну, как у вас, спокойно?

– Очень большое движение немецких войск наблюдается на правом фланге.

– Вы будьте поспокойнее и не паникуйте, штаб же соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации – позвоните».

Павлов переслал текст директивы в штабы подчиненных ему армий в 02:35. В Кобрине генерал Коробков получит ее только в 03:30. В 6 часов 4-я армия уже погибала под немецкими снарядами и бомбами, а Коробков задавал себе вопрос: почему московское радио передает утреннюю гимнастику, а не экстренное сообщение о начале войны с рейхом?

Германское вторжение (22 июня – 20 августа 1941 г.)

21 июня Жуков прибыл на улицу Фрунзе, в здание Наркомата обороны, вместе с Тимошенко, около 22:40. Весь день, не прекращаясь, шел дождь, но ночь выдалась жаркой. Из больших кабинетов доносились крики: «Всем быть на своих постах, немедленно вызовите отсутствующих». Жуков прошел в комнату связи и по ВЧ связался с командующими тремя угрожаемыми пограничными западными округами: Кузнецовым на севере, Павловым в центре и Кирпоносом на юге, а также с их начальниками штабов, чтобы убедиться, что все они находятся на своих постах. Кирпонос доложил, что только что к пограничникам явился еще один немецкий перебежчик – ефрейтор Альфред Лисков, баварец, перебравшийся вплавь через реку. Он сказал, что является коммунистом, и уверял, что германские войска заняли исходные позиции для наступления. Жуков связался со Сталиным, чтобы проинформировать его. «Передана ли директива в округа?» – спросил Сталин. Жуков ответил, что да. Сталин, не добавив ни слова, положил трубку.