Она думала о письмах Бетховена, которые нашла в скрипке. Она размышляла о Бессмертной Возлюбленной.

Несомненно, это изменило бы в корне мировое музыковедение – если бы внезапно открылось, что под «Бессмертной Возлюбленной» подразумевалась не Антония Брентано и не иная женщина, а кодовое наименование фармацевтического вещества, с которым экспериментировал Людвиг вместе со своим покровителем, эксцентричным князем Йозефом Францем Максимилианом. Химическое соединение позволяло композитору с его быстро прогрессирующей глухотой перемещаться во времени, чтобы иметь возможность услышать собственные произведения. Снадобье было каким-то образом получено или экстрагировано из некой тайной алхимической субстанции, обладающей небывалой мощью.

Ладно, музыковедение подождет, ведь открытие могло изменить… Вообще-то говоря, оно могло изменить все.

Хорошо ли это?

Сара теперь практически отождествляла себя с Бетховеном. Луиджи тоже привела на алхимическую стезю дружба с одним из Лобковицев…

Сара оглядела комнату, которая понемногу становилась похожей на настоящее музейное помещение. Обстановка была элегантной, атмосфера безмятежной, а старинные экспонаты радовали взор и соответствовали своему предназначению. В общем, Сара постаралась на славу. Однако она не могла избавиться от ощущения, что выставочные витрины убавляют трепещущее великолепие инструментов и партитур. Туристы будут глазеть на эти редкости, возможно, прочитают пояснительные таблички, ведомые неизбежным аудиогидом. Но сумеют ли они почувствовать скрытую внутри них жизнь? Эти вещи были реальными и живыми! Люди держали их в руках, гладили, извлекали из них звуки. Их вскидывали к плечу, иногда били в приступе нетерпения или раздражения. Непрочные струны, которые в скором времени будут защищены стеклом, рождали музыку, от которой замирало сердце: страсть, боль, ревность, жажду.

Сара взяла письмо ЛВБ и взглянула на дату. Тридцатое июня, тысяча восемьсот двадцать первый год… В этом послании ЛВБ подтверждал получение пособия от семьи Лобковицев (даже после того, как друг и защитник Бетховена умер в тысяча восемьсот шестнадцатом году году, сын Седьмого князя продолжал регулярные выплаты). Никаким образом документы не могли передать того, что она знала об отношениях, связывавших Бетховена и его покровителя. Маститые музыковеды, композиторы и прочие знаменитости съедутся в Прагу со всех концов света, чтобы посетить выставку во дворце!.. Им предоставят особый доступ и выдадут белые перчатки для работы с бумагами. Фотографы сделают сотню снимков, на которых, возможно, будет и князь Макс с улыбкой на лице. Но они никогда не узнают…

– Девочка моя, – тягуче пропела Сюдзико. – Тебе явно нужна передышка! Ты совсем усохла. Пойдем-ка, покажу тебе свою выставку огнестрела.

Сара подчинилась Сюзи. Со стен оружейной содрали старые кошмарные обои в цветочек, и теперь комнаты полыхали огненно-красным колером, поверх которого Сюзи не без таланта к драматизму развесила оружие. Сара уставилась на громадное колесо, собранное из винтовок.

– Прямо цветок! – горделиво сказала Сюзи. – Ромашка из стволов, будь я проклята!

Посередине другого зала располагался рыцарский доспех, окруженный частоколом ружей и флагов. Повсюду висели портреты охотящихся Лобковицев. Сюзи вела Сару по своему царству, показывая ей наиболее интересные экземпляры.

– Аристократы! – разглагольствовала она, качая головой. – Охота была для них почти искусством! Вот что я попыталась ухватить. Тут ведь и политика, и социальные связи, и театр… Это было у них в крови. Они нутром чуяли, что власть – отличная штука, и уважали ее. Поэтому я решила, что мне нужно устроить что-то одновременно шикарное и сексуальное. Власть – крутой афродизиак!

– Мне кажется, тебе действительно удалось это передать, – заметила Сара, осматриваясь вокруг. – Собрание похоже на порнографическую фантазию Теда Ньюджента[75], исполненную в стиле «Театра мировых шедевров»[76].

– Супер! – отозвалась Сюдзико. – Чего-то подобного я и добивалась. Стильно, но сильно!

Вдвоем они отправились бродить по другим помещениям. Мозес Кауфман вместе с двумя местными специалистами-чехами работал, размещая на витринах универсальную коллекцию декоративного искусства. Мозес и Сюзи принялись болтать, а Сара двинулась вдоль витрин, то и дело наклоняясь, дабы рассмотреть бесчисленные шкатулки для драгоценностей, миниатюрные флаконы, пивные кружки, записные книжки в шагреневых переплетах, колокольчики, замки, ключи, статуэтки животных, ковчежцы… Удивительно, подумала Сара, эти вещицы находятся здесь, в только что созданном музее, но все они принадлежат Максу… Если бы он захотел, то наверняка мог бы закрыть двери и целый день играть с изящными безделушками. Наливать диетическую колу в чашки мейсенского фарфора. Тренькать «Дым над водой» на альте восемнадцатого столетия…

– Николас привез мне это из Нелагозевеса, – сказал Мозес, показывая на большой ларец в углу. – Очень мило. Аугсбург, конец семнадцатого века. Дорожный ящичек для медикаментов и предметов туалета. Видите медную вставку? На ней изображена аптечная лавка.

– Николас? – переспросила Сара, стараясь не выдать голосом своего волнения. – А когда? Он где-то поблизости? Мне нужно с ним проконсультироваться.

– Он куда-то запропастился, – рассеянно отозвался Мозес, погруженный в восторженное созерцание ларца. – Но, кажется, он недавно звонил Дафне.

Когда Сара пробегала через комнату Фионы, сияющую необъятной коллекцией дельфтского фарфора, ее окликнула сама Фиона в безупречном белом переднике, склонившаяся над витриной.

– Посмотри, отблеск есть? – осведомилась она. – Золотое Руно трудно осветить как следует.

Сара замерла, воззрившись на тарелки, кружки и бутыли.

– Обеденный сервиз тысяча пятьсот пятьдесят шестого года, – пояснила Фиона своим высоким, похожим на звук флейты голосом. – Сделан на заказ в честь награждения Поликсениного отца орденом Золотого Руна.

Посуду украшал фамильный герб семьи Поликсены: черный бык с золотым кольцом в носу и плохо нарисованный желтый барашек, привязанный – или подвешенный – при помощи геральдического украшения, напоминающего кулон или ожерелье.

Пробормотав извинения, Сара поспешила дальше, в портретные залы, где отыскала Дафну. Та застыла перед огромным холстом.

– Рама подобрана точно, вы не находите? – сказала ей Дафна своим обычным сухим, без проблеска юмора, тоном.

Сара подняла взгляд на портрет смазливого Ладислава, брата Зденека, в его щегольском бело-золотом костюме, с ключом у пояса.