(Вот и топографическая анатомия, наука, созданная Пироговым, препарирует тело как землю.)

Похититель зонда или скальпеля, быть может, думал поправить ваятеля: на Пироговке всякому понятно, что этим орудиям нечего делать с костью. Ваятель, однако, не принял бы правку.

Бессмыслица с ланцетом или зондом, препарирующим череп; бессмыслица, усугубленная припиской Пирогову, означает присутствие второго смысла.

Латинское scalptor от scalprum, резак. В век Пирогова, согласно другому врачу, Владимиру Далю, скалпéль все еще значил две вещи: анатомический ножичек и долото, а скарпель – вариант для второго значения. Также латынь отличает scalpellum от scalprum, ланцет от резца, оставляя последний ваятелю.

Итак, под маской Пирогова потаен не препаратор, а ваятель мертвой головы.

Кто же он, на троне со скарпелью? С долотом или резцом?

Царем и скульптором в одном лице был сам Пигмалион. Архетипический ваятель. Царь Кипра, выточивший Галатею именно из кости.

Архетипична и его иконография. Так, в Сборнике эмблем и символов, заказанном Петром Великим в Амстердаме, фигура «Пигмалион и его образ» представлена ваятелем в короне, с молотком и «скальпером» (так в русской подписи), перед фигурой обнаженной женщины на постаменте, под латинским девизом «Любовь устрояет».

Если мертвый череп обличает узурпацию престола, то Галатея оживает перед истинным царем.

На Пироговке, под видом и предлогом Пирогова, скульптура высказалась о своей таинственной природе. Рукою умирающего Шервуда оставила автограф, если не автопортрет.

Способностью одушевить изваянное поверяется происхождение художника от царской крови Пигмалиона.

Царь-скульптор был эмблемой самого Петра Великого, его печати и штандарта. «Россиа вся есть статуа твоя, изрядным майстерством от тебе переделанная, что и в твоей емблеме неложно изобразуется», – разъяснял Петру Феофан Прокопович, возможный автор аналогии. При погребении Петра знамя с Пигмалионом и Галатеей следовало сразу за адмиралтейским, то есть Андреевским, штандартом и гербовыми знаменами.

Личная печать Петра I.

Прорись

Печать Петра по образцу из книги «эмблематов» изображает коронованного государя, высекающего коронованную женщину со скипетром и державой. Галатея здесь Россия и царица одновременно.

Союз царя с царицей по традиции прообразует его союз с землей. «Вот эта устрояющая, упорядочивающая, созидающая способность любви точнее всего отвечала отношению Петра к своей стране, – пишут Джон Мэтьюз и Григорий Каганов. – Он действительно всю ее переделывал и эту переделанную Россию самозабвенно любил.» И впрямь, Россию прежнюю он полагал косной (костной) материей и как такую ненавидел.

Пироговской стала Большая Царицынская улица. Царица этого названия – Евдокия Федоровна, первая жена Петра, в девичестве Лопухина. Переведенная внуком, Петром Вторым, из Шлиссельбурга в Новодевичий, где прожила до смерти и погребена. На царский обиход ее последних лет образовалась Царицынская слобода, давшая имя улице.

Лопухина, конечно, значила Петру Россию старую, не выделанную.

Нет, не сказать, что маска Пирогова скрывает самого Петра. Хотя кого же проще, чем Петра, представить, как представлен Пирогов, работником на троне? Венчанным русским Фаустом, в анатомическом театре, в Кунсткамере или в подвалах князя-кесаря прилюдно препарирующим мертвых. Или еще живых.

Но перед нами новый человек, тот русский Фауст Новых лет России, который вышел из петровской переделки. Который за Петром возвел рассудок на престол. Который вечно проектирует Россию по себе, чтоб полюбить ее.

И вместо яблока державы вечно обретает череп.

ПЕТР МОСКОВСКИЙ

Москва модельная – Два Петровских – Пушкинский замок – Московский Эсквилин – Коронации – Петровское-Князищево – Имя розы – София построила дом – Крестоносцы

ПЕТРОВСКОЕ ТОЖ

Отрицание Филофея – Семчино – Второй двор – Москвопетербург

НА ПЕТРОВКЕ НА АРБАТЕ

Двор на Воздвиженке – Наследник Августа – Рим за Неглинной – Нигдейя – Имя: Нарышкины – Женский двор – «Петергоф»

МОСКВА ДВА

Петропавловская Яуза – Московская софиология – Вид имени («Камо грядеши?») – Точка схода

Неизвестный художник. Санные гонки в Петровском парке. 1830–1840-е

Москва модельная – феномен нескольких усадеб, городских и загородных, одного монастыря, даже больницы со скульптурным монументом. Их отношения между собой подобны отношениям между частями города. А иногда и между городами.

Слово «модель», конечно, слишком низко для описания природы этих уникумов, авторство которых несводимо к перечню имен заказчиков и архитекторов.

Петровский подъездной дворец все видели, дворец Петровской академии видели многие. Зрительно их не перепутать. Взгляд на карту должен различить Петровский парк и лес Петровской академии. Взгляд обнаружит просеку, хотя и прерванную, от усадьбы Академии через его сужающийся клином лес к Петровским парку и дворцу. Хотя одно из двух Петровских зовется также Разумовским, уточнение способно и запутать.

Кому обязаны своими именами эти два, тоже не сразу ясно: Подъездной дворец построен при Екатерине, Академия – при Александре II, а первой мыслью москвича и русского будет связать оба названия с Петром Великим.

Императорский Петровский подъездной дворец возник на землях сельца Петровского, пустоши Пушкиной. Имя пустоши означало, что в древности землей на правой стороне Тверского тракта владели Пушкины. Только подумать, что Петровский путевой дворец мог называться Пушкинским, когда бы это имя удержалось за сельцом. Ведь и теперь имя «Петровский замок» звучит нам сызмальства рядом с именем Пушкин и заставочными строчками «Москва! Как много в этом звуке…» У Пушкина Петровский замок не застава (до нее еще верста), но аванпост, заставка города. А в наше время застава городского центра, кажется, невидимо отъехала к нему от Белорусского вокзала.