Разницу между поэтами можно приписать их индивидуальной пунктуации (один предпочитает между короткими предложениями запятые, другой — точки с запятой), но разница между ранним и поздним синтаксисом каждого поэта несомненна: оба начинают с более длинных предложений, кончают более короткими. У Малерба средняя длина предложения — 7,7 строки (!), у Гюнтера — 3,4 строки, у Ж. Б. Руссо — 4,3 строки. Мы видим: история одической строфы во Франции начинается с длинных сложных периодов (у Малерба больше половины строф представляют собой или одну фразу, или две фразы в 4 + 6 строк), но уже через сто лет даже во французской поэзии эти фразы сокращаются в 1,7 раза, при переходе в немецкую поэзию — в 2,3 раза, при переходе в русскую — в 2,6 и 3,3 раза; то ли это масштабы барокко сменяются масштабами классицизма, то ли просто ученикам трудно справляться с риторической задачей, поставленной учителями.

Доля фразоразделов после каждой строки от общего числа фразоразделов внутри строфы такова (в процентах):

Сильные фразоразделы отчетливо делят строфу на четыре части: (2 + 2) + (3 + 3). В конце строфы это синтаксическое членение совпадает с ритмическим членением, в начале не совпадает: первое 4-стишие представляет собой один ритмический период и два синтаксических периода. От ранних стихов к поздним четкость этого членения умеряется у обоих поэтов: у раннего и позднего Ломоносова на сильные позиции приходится 70 и 65 % фразоразделов, у раннего и позднего Сумарокова — 75 и 64 %. У Ломоносова сохраняется неизменной сила главного фразораздела, между 4-стишием и 6-стишием, у Сумарокова ослабляется и она. Оба поэта на первых шагах как бы подчиняют синтаксис структуре строфы, а потом, освоившись, дают ему больше свободы. Ближайшим европейским образцом для них был Гюнтер (совпадение синтаксического профиля почти полное), в меньшей степени — Ж. Б. Руссо. Малерб же, создавая свою строфу, решительно избегал синтаксического параллелизма между 4-стишием и 6-стишием: у него строфа членится не (2+2) + (3 + 3), а (2 + 2) + (2 + 4). Может быть, следом этого является некоторое повышение фразораздела после 6‐го стиха у Ломоносова.

Вот примеры более строгого, более типичного для Сумарокова синтаксиса строфы (4, 8):

Тифей яряся устремлялся,

Жилище истребить богов, /

Огнем гортани защищался,

С ужасным скрежетом зубов. //

Рушитель сладкого покою,

Одной восток он тряс рукою,

Другою запад колебал; //

Но сброшенным с небес пожаром

Пресильным поражен ударом,

Взревел, оцепенел и пал. //

— и более расшатанного, менее типичного (7, 8):

Парнасску под собою гору,

И токи Ипокрены зрю, /

И любопытну ныне взору,

В жару, в котором я горю,

Представилась Миневра ясно,

Вещающая громогласно: //

Злосердный рок окаменел,

Мечи во ужас Марса блещут,

Фетида и Нептун трепещут,

Еол, страшась оцепенел.

Повторяем, это членение по знакам препинания, расставленным самими поэтами (и, возможно, искаженным издателями), — самое грубое. Для более тонкого анализа следовало бы принять за единицу членения фразу как группу слов, объединенных вокруг одного глагола, — безразлично, независимы ли эти глаголы друг от друга или находятся между собой в сочинении или подчинении. Так делал в некоторых анализах Р. Якобсон, но в целом этот принцип членения не разработан. Мы решились приблизиться к нему лишь на один шаг: раздробили сложносочиненные предложения на составляющие, в предположении, что между ними одинаково возможно вообразить и запятую, и точку с запятой. Сложноподчиненные предложения и предложения с несколькими однородными сказуемыми на составляющие не делились. Так, сумароковская строфа 2, 2 членилась: «Ты наше время наслаждаешь, / Тобою Россов век цветет, / Ты новы силы в нас рождаешь, / Тобой прекрасняе стал свет. / Презренны сих времен морозы, / Нам мнятся на полях быть розы, / И мнится, что ростут плоды: / Играют реки с берегами, / Забвен под нашими ногами, Окамененный ток воды», — восемь однострочных фраз и одна двухстрочная. А строфа 2, 8 членилась: «Позжем леса, / разсыплем грады, / Пучину бурну возмутим. / Иныя от тебя награды, За ревность мы не восхотим, Чтоб ты лишь перстом указала, И войску своему сказала: / Достойны россами вы слыть. / О дщерь великому герою! / Готовы мы ийти под Трою, И грозный океан преплыть», — две полустрочные фразы, три однострочные, одна двухстрочная, одна четырехстрочная.

Таким способом было обследовано 100 первых строф Ломоносова и 100 первых строф Сумарокова. Результаты показали: у Ломоносова на 1000 строк приходится 399 фраз, средняя длина каждой — 2,5 строки; у Сумарокова — 514 фраз, средняя длина каждой — 1,9 строки. По-прежнему фразы Сумарокова остаются на четверть короче фраз Ломоносова. Это стилистически важно: стало быть, оды Сумарокова гуще насыщены фразообразующими глаголами, притворяются более динамичными. Действительно, по предварительным подсчетам, у Ломоносова в одах один глагол (без причастий и деепричастий) приходится на 7,6 стопы, у Сумарокова в одах на 6,4 стопы, в элегиях на 5,1 стопы. Приблизительно настолько же чаще, как мы видели, встречаются у Сумарокова глагольные рифмы. Сумароков как бы старается прикрыть статичность своих жанров хлопотливыми глаголами.

Можно сделать дополнительное наблюдение: в самых ранних одах у обоих поэтов длина фраз меньше, чем в позднейших. У Ломоносова в оде 1743 года средняя длина фразы — 1,9 строки (в самой ранней Хотинской оде 1739 года — тоже), в позднейших — 3,5 строки; у Сумарокова в оде 1755 года (2) — 1,6 строки, в позднейших — 2,0 строки. Видимо, можно предположить, что поначалу, овладевая стихом, поэт пишет более короткими отрывистыми фразами; потом, овладевая строфой, переходит на более длинные периоды; и наконец, овладевши всей нужной техникой, опять (как мы видели) укорачивает фразы. Так анализ синтаксиса строфы позволяет взойти к явлениям не только стиля, но и, может быть, психологии творчества.

Стихосложение Баратынского-лирика[237]

Стихосложение Баратынского уже было предметом научного исследования: тщательному исследовательскому описанию основных его аспектов посвящена работа С. А. Шахвердова «Метрика и строфика Е. А. Баратынского»[238]. Она требует дополнений и уточнений лишь в некоторых отношениях. Во-первых, как видно уже из заглавия, она не касается ритмики и рифмы. Во-вторых (и для нас это едва ли не главное), в ней не различается лирическое и эпическое в творчестве Баратынского — его большие поэмы, единообразно написанные ровным 4-стопным ямбом, затеняют относительное разнообразие стиха его лирических сборников. В-третьих,