«Он и меня видел то с Вольдемаром, то со Швайгеном, — Докки грустно усмехнулась, вспомнив отповедь Палевского в тот день у Двины. — Хотя после этого желание его быть со мной не исчезло. Впрочем, он не собирался делать мне предложение, так что сравнение не совсем уместно…»

— Может быть, то была случайность? — вслух сказала она. — Какой-нибудь знакомый просто взял ее за руку, а граф решил…

— Поль никогда просто так ничего не решает, — фыркнула Думская. — Ежели он говорит подстроено — значит, подстроено. Его не проведешь, Поля-то. Он всегда умом и редкой смекалкой отличался, недаром, вон, в чины какие выбился — сам проявился, своим талантом.

«Этого у него не отнимешь», — мысленно согласилась Докки.

Княгиня тем временем вновь заговорила об Ольге.

— …не могу сказать, что мне ее муж нравился, но вроде они неплохо жили, хотя и недолго. Но с тех пор я ни разу не замечала, чтобы она кем-то увлеклась.

Они, не сговариваясь, оглянулись на шедшую позади пару.

«С ней ему гораздо интереснее, чем с юными и недалекими барышнями», — Докки заметила, с каким удовольствием Швайген беседует с ее подругой.

— Может быть, у них что сладится? — задумчиво сказала Думская. — Ежели у вас с ним ничего серьезного…

— Ничего серьезного, — уверенно заявила Докки. — Ему казалось, что он увлечен мной, но, уверена, это у него уже прошло.

— Тогда я не буду возражать, ежели моя внучка с ним закрутит роман — все лучше, чем в одиночестве пропадать, — кивнула Думская. — А где один кавалер, там и другие появляются. Так, глядишь, и счастье свое найдет. И вы, дорогая, не теряйтесь, — она ласково похлопала Докки по руке. — Уж коли сам Поль на вас внимание свое обратил, остальные тотчас подсуетятся.

Докки только улыбнулась милой старой княгине, которая всем сердцем желала им с Ольгой счастья.

«Ни одна не устояла, — отрешенно повторяла Докки слова княгини по дороге домой и потом, расположившись в большом кресле в библиотеке. — Ни одна — и я в их числе…»

Она знала, что любит и никогда не перестанет любить Палевского, только разлука и время смогут немного смягчить боль в сердце и успокоить душу. Ей было горько осознавать, что это первое в ее жизни и, возможно, единственное сильное чувство к мужчине не оказалось взаимным. После рассказов Думской она утвердилась в мысли, что была для него лишь временным увлечением в череде женщин в его жизни. Было глупо обвинять или корить его за это. Он не обманывал ее, она понимала, на что идет, когда вступила в его объятия и приняла то, что он мог ей предложить, и в итоге получила гораздо больше, чем могла предполагать.

Докки ни секунды не жалела, что встретила Палевского и провела с ним эту одну, увы, единственную ночь. Самое прекрасное и счастливое событие в ее жизни, открывшее для нее не только блаженство любви, но и принесшее ей ребенка — настоящее чудо, о чем она не смела и мечтать. Растерянность и страх, преследующие ее с того момента, когда она узнала о своей беременности, вдруг исчезли. Она поняла, что уже любит этого еще не родившегося ребенка, а сердце ее переполняет радость и благодарность Палевскому, который невольно сделал ей самый дорогой подарок, какой только можно было придумать.

Она гнала прочь мысли о том, что никогда больше не окажется в его сильных и нежных объятиях, упорно внушая себе, что все сложилось для нее крайне удачно. Ее будущий ребенок родится не от ненавистного мужа, а от любимого человека. Ей придется уехать из страны, зато осуществится ее мечта о путешествиях, да и за границей она будет избавлена от риска случайно встретить Палевского с его очередной дамой или женой.

Но после разговора с княгиней у Докки появилась еще одна забота, о которой она ранее не задумывалась. Если ребенку передадутся приметные светлые глаза Палевских, то путь обратно, на родину будет им заказан. Все поймут, чье это дитя, и ее попытки выдать его за воспитанника или родственника мужа окажутся бесполезными и смешными. В таком случае им придется остаться жить за границей. Это страшило Докки, но она знала, что сделает все, что будет нужно ради своего ребенка и его будущего.

«Впрочем, — говорила она себе, — пусть он сначала родится. А после разберемся, что к чему».

Что до ребенка, которого, по слухам, носила маркиза Тамбильон и под этим предлогом хотела женить на себе Палевского. Докки с трудом верилось, что он отказался от собственного дитя, но если раньше ее мучили сомнения, вправе ли она скрывать от него свою беременность, то теперь была уверена, что ему незачем о том знать.

На следующий день с утра в особняк явился Букманн, которому накануне Докки отправила записку с просьбой ее навестить. Как всегда, он извлек из своего пухлого портфеля кипы бумаг и аккуратно разложил их на столе в библиотеке.

— Нашел я для Залужного верного человека — отставной штабс-капитан Петров с семьей, из мелкопоместных. С превосходными рекомендациями. Лишился предыдущего места из-за смерти владельца усадьбы, до того отлично прослужил там девять лет. Я проверил, имение существенно увеличило доходность при его управлении. К сожалению, судьба Залужного пока неясна, — он развел длинными руками и посмотрел на Докки.

— Жалко терять такого человека, — расстроилась она. — Французы же все равно рано или поздно будут разбиты.

— Но пока они приближаются к Смоленску, — Букманн вздохнул. — Петров согласен подождать какое-то время — пожить на военную пенсию и сбережения. Строго говоря, сейчас ему место найти будет трудно — война, разруха, много беженцев. Хотя… Если временно поселить его в Ненастном, чтобы ознакомился с хозяйством, помог тамошнему управителю, поучился чему новому. Думаю, он согласится с радостью и за небольшое жалованье.

— Прекрасно! — обрадовалась Докки. — Вы, Петр Федорович, всегда находите выход из положения.

— Если он есть, — согласился Букманн — он не страдал ложной застенчивостью и знал себе цену. — Впрочем, как показывает опыт, любую проблему, как правило, можно решить. Тогда, — он стал писать на листе бумаги, — я отправлю его в Ненастное к Тимофею Захаровичу, положу ему жалованье. Как только выяснится, что можно ехать в Залужное, отправим Петрова туда; ежели поместье пропадет… чего не должно случиться, но все может быть… оставим его в Ненастном на какой-нибудь должности или подыщу место в зависимости от проявленных им качеств.

— Что у меня со средствами? — спросила его Докки, едва он убрал исписанный лист. — Чем я располагаю на сегодняшний день?

— Извольте-с, — Букманн ловко извлек из левой стопки несколько документов, в которых были записаны ее доходы и расходы за этот год, и передал ей.

Докки пробежала глазами бумаги: количество десятин Ненастного, душ мужского пола, расходы на поместье, доходы; содержание петербургского особняка, прибыль от сдачи пяти домов в столице; ценные бумаги, убытки от Залужного…

— Тридцать семь тысяч за полугодие, — сказала она. — Меньше, чем за то же время в прошлом году.