Прошедшие дни Докки то уговаривала себя, что он заботится о ее репутации и не хочет, чтобы кто-нибудь узнал об их связи, то напоминала себе о его занятости, — но все это мало помогало и никак не утешало. И только теперь, в тишине ночи, она вдруг подумала, что он, верно, и не намеревался продолжать их знакомство — ему могло быть достаточно той их встречи, и она зря надеялась на нечто большее.

«Я разожгла его любопытство еще в Вильне, — лихорадочно заметалась Докки. — Пробудила его интерес в виде Ледяной Баронессы, которую он захотел покорить, теша свое самолюбие. Когда же он поцеловал меня в роще и понял, что я неопытна…» Ей казалось странным, как он это мог понять — он всего лишь коснулся ее своими губами, и этот легкий поцелуй никак не мог… или мог… ему что-то объяснить?

«Не понимаю, — пробормотала она, присев на кресло и невидящими глазами уставившись на свечу, на которой под желтым пламенем мягкими полупрозрачными волнами стекал воск. — По утверждению Катрин, он разозлился, когда я уехала из Вильны, где он делал все, чтобы меня обольстить: был резким и нежным, дерзким и ласковым, то преследуя, то нарочито не обращая внимания. Он намеренно пробуждал во мне интерес к себе, разжигая ответное желание. И когда уже готов был праздновать победу, птичка упорхнула из подготовленных силков. Потому, встретив меня у Двины, он тотчас решил воспользоваться ситуацией и обратить ее в свою пользу. А я, влюбленная и доверчивая, покорно попалась в раскинутую им сеть. Мне ли — наивной! — было возможно распознать уловки опытного и умного мужчины? Он обманулся — обманулся, когда понял, что я не имела любовников и не смогу доставить ему то наслаждение, какое он получал от женщин, знающих, как ублажить мужчину в постели. Но не ушел от меня, плачущей, только потому, что я вновь невольно бросила ему вызов. Он, не знающий поражений, как говаривал государь, ни на поле боя, ни в дамских сердцах — читай, в будуарах, — не смог уйти от меня, не доказав себе и мне свою состоятельность, не победив и на этот раз. Только когда он удостоверился, что я полностью покорена им, он оставил меня. Кто знает, куда его вызвали? Вероятно, никто никуда его не вызывал, он просто уехал, чтобы не давать ложных обещаний при расставании. Потому и услал меня так быстро за Двину, потому и не пишет, поскольку давно, еще той ночью, поставил жирную точку в конце нашей однодневной связи…»

Докки еще долго сидела, вставала и ходила по спальне. Лишь к утру, окончательно обессилев, она смогла забыться тревожным неглубоким сном, не принесшим ей облегчения.

— Бледная какая вы, барыня, — недовольно сказал Афанасьич, прислуживая ей за завтраком. — Нельзя так себя изводить. Маетой ничего не изменишь и не поправишь, а здоровью урон. Поели б лучше.

Он с укором посмотрел на почти нетронутую еду и на осунувшееся лицо Докки.

— Я поем, — тихо ответила она и через силу стала запихивать в себя теплую булочку, которую Афанасьич успел намазать маслом. Но булочка вновь оказалась на тарелке, поскольку Докки вдруг замутило, а желудок отозвался болезненными спазмами. Она откинулась на спинку стула, пытаясь перевести дыхание и взять себя в руки.

— Позеленела что? — встревожился Афанасьич.

— Сейчас пройдет, — пробормотала Докки.

— Болит где?

— Нет, — сказала она, чувствуя, что ей стало легче. — Просто плохо спала и…

— Э, барыня, — протянул он и покачал головой. — Я уж подозревал с некоторых пор, а теперь вижу: так и есть.

— Что ты видишь? — Докки с тревогой взглянула на Афанасьича.

— То, что это пройдет через восемь месяцев. Вот что я вижу.

Она недоуменно сдвинула брови, а когда догадалась, о чем он говорит, то смутилась и испугалась, вдруг вспомнив, что у нее не было обычных недомоганий, которые должны были случиться еще во время ее пребывания в Ненастном. Из-за всех треволнений она как-то не обратила на это внимания, попросту забыла, и сейчас неожиданно поняла, что…

— Нет! — воскликнула она. — Нет! Этого не может быть!

— Значит, может, — стоял на своем Афанасьич.

Докки в волнении сжала руки. Она всегда была уверена, что бесплодна. Айслихт не раз попрекал ее этим, заявляя, что она ни на что не годится — не может ни удовлетворить мужа в постели, ни понести ребенка, как подобает примерной жене.

— Дело сделано, — сказал внимательно наблюдавший за ней Афанасьич. — Что ж теперь так переживать?

— Этого не может быть, — упрямо повторила Докки. — Просто я нервничаю и…

— Что ж я, баб в тягости не видел? — возразил Афанасьич. — Еще когда моя Татьяна понесла, замечал: и глаза по-другому смотрят, и походка меняется, да и по утрам тоже бывало, как она поест чего — тут ее и вывернет.

— А что с глазами? — удивилась Докки.

— Сияют по-особенному и будто в себя заглядывают, — пояснил он. — Вот и у вас сейчас так. Я еще в Ненастном приметил, но молчал до поры. Думал, если ошибаюсь, так что вас попусту баламутить.

— Так ты думаешь? — Докки растерянно посмотрела на Афанасьича, тот утвердительно кивнул.

«Значит, правы были те, кто утверждал, что мужчины тоже могут быть бесплодными, — подумала она, припомнив разговор между дамами на эту тему. — От Айслихта я не забеременела и за четыре месяца, а после одной ночи с Палевским… Или это потому, что я ненавидела мужа, а когда оказалась вместе с любимым человеком, то сразу понесла?»

Она невольно помотала головой, вспомнив, как Палевский был осторожен в мгновения своей страсти и делал так, чтобы предохранить ее от последствий их встречи. Только однажды он не позаботился о ней — в тот злополучный первый раз, когда все случилось так неожиданно, быстро и неудачно. Неужели именно тогда, когда у них ничего не получилось, она и попалась? Докки мысленно застонала, едва представив, в каком оказалась положении.

— И что теперь делать? — испуганно прошептала она, умоляющими глазами глядя на Афанасьича. Она слышала, что женщины могут каким-то образом освободиться от нежелательной беременности. Но одна мысль, что она убьет своего ребенка — ребенка Палевского, привела ее в ужас.

«Нет, я не смогу на это решиться! — мысленно воскликнула она. — Не смогу и не хочу! Никогда!»

Но как ей рожать, если она не замужем? И нет никакой надежды, что Палевский, даже если узнает о ее беременности, женится на ней. Он сделал все возможное, чтобы она не оказалась в такой ситуации, значит, он не хотел внебрачного ребенка от своей мимолетной связи.

— Как что? — удивился Афанасьич. — Рожать.

Докки в отчаянии закрыла глаза. В обществе встречались незаконные дети, появившиеся на свет от любовной связи мужчин с женщинами низших слоев. Таких детей их отцы или усыновляли, или брали на воспитание, затем помогая им устроиться в жизни. Для женщин все было куда как сложнее — им приходилось выдавать плод незаконной связи за ребенка собственного мужа, и Докки не раз слышала сплетни по поводу предполагаемого отцовства того или иного младенца, появившегося у некоторых светских дам. Но у нее не было мужа, имя которого она могла бы дать своему ребенку.