По завещанию ее состояние делилось между родителями и семьей брата, а кузине назначалось весьма приличное содержание и кругленькая сумма на приданое Ирины. Некогда Докки намекнула, что Мари с дочерью не будут обойдены в случае ее смерти, но, похоже, кузина весьма переживала, что собственность баронессы достанется не ей, а Мишелю и Алексе.

«Как стервятники, — с раздражением отметила Докки. — Одни уже примеривались тратить мое состояние в надежде, что я сгину где-то под Полоцком, вторая испереживалась, что ей достанется меньше, чем остальным. Могу только представить, как они взовьются, если я отпишу наследство не им, а кому-то другому».

Эта мысль показалась ей занятной.

«Конечно, я оставлю им средства, и все равно они спустят их на ветер, но всю недвижимость отдам…» — Докки задумалась было, но, так и не найдя подходящей для того кандидатуры, откинула эти мысли, напомнив себе, что сама еще вполне молода и здорова, чтобы заранее подбирать себе наследников.

Краем уха она слушала Мари, которая вновь пустилась в обсуждение, как она говорила, «недоразумений», возникших между ней и Докки в Вильне.

— …я и не думала, что ты заведешь себе любовника, — стрекотала кузина, глядя на нее беспокойными глазами. — Я ведь тебя знаю. И знаю твое отношение к мужчинам. Просто я… я беспокоилась о твоей репутации, поскольку Жадова с Алексой вовсю сплетничали о тебе. Мне с самого начала было ясно, что ты лишь немного пофлиртовала с бароном Швайгеном, а потом с Палевским. Молодые интересные офицеры… можно понять твое легкое увлечение… С их стороны тоже не было ничего серьезного. Я так и сказала Алексе: наша Докки, хоть и хорошенькая, вряд ли сможет заинтересовать собой такого видного мужчину, как Палевский.

«О, Боже, что она несет?!» — мысленно ахнула Докки, пытаясь вникнуть в суть нелепых рассуждений кузины.

— Барон хотел проводить время в нашей компании, но ему было неловко обнаруживать свою склонность к Ирине при других барышнях, равно как и общаться с несносными девицами Жадовыми, поэтому он…

— К сожалению, ко мне сейчас должен прийти поверенный, — остановила ее Докки и выразительно посмотрела на часы.

— О, chèrie cousine, не смею тебя задерживать, — Мари нехотя подхватила свой ридикюль и выразила надежду, что вскорости вновь встретится с дорогой подругой.

— Непременно, — сказала Докки, зная, что, по мере возможности, впредь будет избегать как общества кузины, так и прочих своих родственников.

Оставшись одна, она без сил опустилась в кресло. Никакого поверенного она не ждала, придумав первый попавшийся предлог, чтобы избавиться от Мари.

«Все, более не буду их терпеть», — сказала она себе и отрешенно погрузилась в воспоминания, которые помогли бы ей поверить в то, что, несмотря на разборчивость Палевского, окруженного первыми столичными красавицами, она нравилась ему в достаточной степени, чтобы вызвать в нем желание и страсть. Пусть даже только на одну ночь.

— Пивал я в Оппенгейме ниренштейнское[24]вино, — говорил господин Гладин, которого в свете звали Рейнцем за известное пристрастие к рейнским винам. — Но показалось оно мне не так хорошо, как гохгейнское.

— Не скажите, — возражал кто-то из мужчин, составляющих кружок подле столика с закусками. — Гохгейнское вино, конечно, весьма славно, но и ниренштейнское приятно на вкус.

— Гохгейнское считается лучшим из рейнских вин, особливо ежели старое, из погребов…

— Что находится в центре Лондона? — спрашивала известная в Петербурге насмешница графиня Логачева, устроившись на диванчике посреди гостиной.

— Вестминстерское аббатство? Парламент? Тауэр? — наперебой восклицали ее слушатели, но графиня только качала головой на каждый ответ. Когда, перебрав известные лондонские достопримечательности и получив отрицательные ответы, все сдались, графиня торжествующе заявила, вызвав общий смех:

— Буквы «нашь» и «добро»[25].

— …неподалеку на холме видел я российский и китайский маяки, — рассказывал примостившийся в эркере окна заядлый путешественник Жорж Трубин по прозвищу Сибиряк, вернувшийся недавно из очередных странствий по Сибири. — Представьте, конный караульный стоит на специально сооруженном каменном возвышении на разноцветном холме…

— Как это — разноцветном? — спросил кто-то.

— А потому что в холме этом залежи темно-зеленой яшмы, которая значительными местами выходит на поверхность.

— Значит, зеленые пятна, а не разноцветные…

— Именно что разноцветные, — хихикнул Сибиряк. — Яшма-то, хоть и зеленая, но полупрозрачная, испещренная красными жилками.

— Только посмотрите, как все к вам сразу слетелись, — улыбнулась Ольга, принимая из рук Докки чашку с чаем.

— На удивление, — согласилась Докки и с удовольствием обозрела гостиную, заполненную гостями. Третьего дня она разослала записочки с приглашениями на очередной «Вечер путешественников», хотя предполагала, что многие их завсегдатаи, не ожидая приезда баронессы в Петербург, на этот день приняли приглашения в другие салоны. Но неожиданно почти все откликнулись и в назначенное время появились в ее доме, горя явным желанием возобновить приятное для себя общение в кругу единомышленников.

— Все устали от обсуждений политики и войны, — сказала Ольга. — Теперь, куда ни придешь, только и говорят что о наших отступающих армиях да о Бонапарте. Ваш вечер — приятное исключение.

На собраниях любителей путешествий изначально сложилось негласное правило: не обсуждать политические и светские новости, а также хозяйственные, личные и семейные проблемы. И хотя дамы порой вполголоса с удовольствием делились друг с другом какими-нибудь пикантными сплетнями, а мужчины могли затеять жаркий политический диспут, это рассматривалось скорее как отрадная вольность, какую иногда можно себе позволить в нарушение традиций.

— Так вы виделись с бароном Швайгеном? — чуть погодя спросила Ольга.

— Мельком, — Докки встретила его накануне на Проспекте, когда он с каким-то своим товарищем направлялся в Главный штаб. — Обещался заехать сегодня. О, вот и он, — сказала она, увидев в дверях гостиной знакомое лицо.

Швайген улыбнулся, заметив хозяйку дома, и быстрым шагом направился к ней. Он сильно похудел после ранения, был бледен лицом, но держался бодро.

— Вы лечитесь более месяца, а мне сказывали, что ранение у вас легкое, — мягко попеняла ему Докки.

— Пустяковое, — весело сказал барон. — Увы, от таких ранений порой случается лихорадка, что со мной и произошло. Но теперь полным ходом иду на поправку, так что рана моя — дело прошлое. Расскажите лучше, как вы выбрались с того места. Без осложнений?