Софрончук жадно смотрел ей в лицо, пытаясь понять, что происходит в ее голове. Но не смог отгадать загадки.

В таком вот положении их и застали члены президиума Международного совещания, выходившие со сцены по поводу объявленного перерыва. Впереди шел Генеральный. Увидев Фофанова и Наташу, он резко остановился. Несколько секунд с явным отвращением смотрел на них. Повернувшись к оказавшемуся вдруг рядом Ульянову, сказал негромко: «К сожалению, вы оказались правы». И как-то криво мотнул головой, точно давая сигнал к началу военной операции.

Так оно, видимо, и было, потому что из незаметных дверей в боковых стенах тут же появились спортивного вида ребята, все в одинаковых грубовато скроенных костюмах, в белых рубашках и темных галстуках. И даже лица и квадратные затылки их казались совершенно одинаковыми, точно это были биороботы, а не люди. Софрончуку они были совершенно незнакомы. Он не видел их никогда в жизни. «Спецотдел!» — мелькнуло у него голове. В мгновение ока окружили они со всех сторон Фофанова и Наташу, оттеснив, отрезав от них Софрончука и других стоявших близко людей и образовав плотную живую массу, похожую на какое-то диковинное животное или гигантскую многоножку. Животное это дернулось вправо, дернулось влево и побежало-покатилось к выходу из зала. Две-три секунды всего — и вот все они исчезли: и молодцеватые спецотдельщики, и Фофанов, и Наташа. Будто никого из них и не было здесь никогда.

Входившие в этот момент в зал со сцены главы иностранных делегаций, кажется, ничего странного не успели заметить. Они растекались по залу, выстраивались по заранее согласованной схеме вокруг столов с дивной едой. Начинался фуршет. Генеральный готовился сказать спич.

Софрончук не верил своим глазам. Не приснилась ли ему вся психоделическая сцена? Все вокруг теперь выглядело привычно, прилично, все шло по ранжиру и протоколу. Он бы не удивился, если бы увидел сейчас рядом с главным столом, по правую руку от Генерального, товарища Фофанова.

Но нет, никакого Фофанова. Его место занял Попов. Софрончук сбросил с себя оцепенение. Быстро подошел к жавшемуся к стеночке Ульянову. Сказал:

— Мы так не договаривались. Где Наташа?

Ульянов посмотрел на него равнодушно, буркнул:

— Отвянь. Не до тебя.

— Что значит «отвянь»? Мы договорились о другом совершенно. Ты обещал.

— Я сказал, отвянь. А то и тебя заметем…

Теперь голос у Ульянова окреп, звучал злобно-свирепо. Софрончук понял: еще одно слово, и его действительно «заметут». Произойдет нечто непоправимое. А от этого будет только хуже. Всем, кто был дорог Софрончуку, включая его самого.

А потому он быстро развернулся и пошел к выходу, — благо охрана везде стояла знакомая, пропускала без звука. Выйдя из Дворца, он быстро вошел в неприметную боковую дверь в одном из кремлевских корпусов. Здесь начинался сверхсекретный объект, охраняемый не хуже стратегических ядерных боеголовок — тайный подземный ход, соединявший Кремль со зданием ЦК на Старой площади. Здесь уже проверяли пропуск каждые двадцать метров и невзирая на лица. Но пропуск Софрончука явно не был отменен, офицеры отдавали честь, заглянув в удостоверение со специальным штампом «проход везде». «Забыл Ульянов мой допуск отменить, везде у нас одна халтура», — думал он.

Добравшись до своего кабинета в комендатуре, Софрончук достал пистолет из сейфа, сел за стол и стал думать. Застрелиться, что ли? Это всегда успеется. Еще варианты? Может, застрелить Ульянова? Это уже явно веселее, заодно — классный способ самоубийства. А то себе самому стрелять в голову — что-то в этом есть извращенное и аморальное. Как там Фофанов говорил? Неодарвинистское, вот. А может, Генерального с Поповым — того? И посвятить этот подвиг Наталье Шониной. Так прямо и написать в прощальной записке: посвящаю любви моей жизни… Нет, только не это. У нее тогда будут большие неприятности, так что пусть посвящение останется тайным.

От этих радостных мыслей Софрончука отвлекло пронзительное верещание аппарата прямой связи с начальником «девятки».

— Слушай-ка, — сказал Ульянов как ни в чем не бывало. — Задание тебе срочное… Надо бы с глазу на глаз тебе его изложить, но некогда… Промедление смерти подобно. Рви на Алексея Толстого, проведи обыск в квартире Фофанова. Опередить надо Смотряева с его командой. А то они тоже туда собираются. Изъять быстренько все документы и черновики документов, если таковые будут обнаружены.

— Есть, товарищ генерал! — сам себе удивляясь, рявкнул в ответ Софрончук. Рефлекс сработал…

— Погоди орать, — даже по телефону было слышно, как Ульянов поморщился. — Главное — другое. Слушай меня внимательно…

Суть главного задания была вот в чем: не только обыскать квартиру товарища Фофанова, ныне госпитализированного в специальную, хитрую секцию так называемой Клиники функциональных неврозов Кремлевской больницы, но и проникнуть в его домашний сейф. Там, по оперативной информации, хранился дневник, который Фофанов тайно от партии и вопреки имеющимся инструкциям вел много лет. Практически ежедневно делал там записи, иногда обширные. Понятно, что этот дневник представляет собой объект повышенной ценности. Генеральный по этому поводу волнуется, и другие члены Политбюро тоже. Там могут быть страшные вещи. Государственная тайна в квадрате и кубе. Но эту бомбу мало обезвредить, желательно доставить ее пред светлые очи. Кто сумеет это сделать, тот может рассчитывать на большой приз. Проблема в том, что кода к сейфу не знает никто. В распоряжении Софрончука будет лучший в Москве «медвежатник». Может быть, он все-таки с замком справится. Но не факт. Этот сейф — западногерманская новинка, их приобрели для членов ПБ пару лет назад, — на свою голову. Стоит сумасшедших денег в валюте, между прочим. Сейф вмонтирован в стену. Если даже «медвежатник» справится с замком, ни в коем случае не давать ему ознакомиться с дневником. И самому Софрончуку читать запрещается. Вложить на глазах команды в конверт, запечатать двойным сургучом и привезти ему, Ульянову, лично в руки. Если же у «медвежатника» ничего не выйдет, можно попробовать обычные комбинации — день рождения самого Фофанова или его жены, что-нибудь в этом роде. Беда в том, что механизм дает только три попытки. После чего сейф взорвется. Это в крайнем случае тоже терпимый вариант, ведь дневник будет уничтожен. Главное все-таки, чтобы он не попал в чужие руки. В руки врага. Шпиона какого-нибудь. Но задача-максимум — доставить в целости и сохранности.

«Какого еще «шпиона», сам не знает, что несет», — думал в это время Софрончук, но вслух только поддакивал да переспрашивал. Например, вопрос был такой. Кто дал санкцию на обыск в жилище члена Политбюро? Ответ: а никакого члена Политбюро уже нет. А есть пациент психиатрической спецсекции, недееспособная личность, неизлечимо недееспособная. Понятно? И кстати, по дороге в больницу пациент Фофанов подписал заявление в ЦК — просьбу об освобождении его от всех партийных должностей по состоянию здоровья.

Вопрос второй: кто мог получить информацию о дневнике? Только спецотдел. Но в таком случае почему сам спецотдел не займется открыванием сейфа?